Вознесенский. Я тебя никогда не забуду - Феликс Медведев Страница 33

«Комсомольская правда», февраль, 1960

П. Петров

Поэтическая продукция и ее издержки

Когда читаешь сборник стихотворений Андрея Вознесенского «Мозаика», сразу видишь, что поэт не из тех авторов, кто привык ходить проторенными тропами, веками утрамбованными каноническими ямбами и хореями, прописными истинами, азбучными мыслями. Вникаешь в стихи, и перед тобою встает образ поэта-искателя, который зашел в неведомые области поэзии и идет напролом, еще точно не зная, куда выйдет.

… К сожалению, далеко не все то, что Вознесенский хочет преподнести в качестве нового, действительно ново и хорошо. У Вознесенского часто на первый план ставится форма стиха, невиданность поэтического образа сама по себе, как самоцель. В результате новаторство подменяется трюкачеством, смакованием поэтических сладостей.

Сам поэт в одном из своих стихотворений в иронической, шутливой форме говорит:

Как мне нужна в поэзии

Святая простота!

Но мчит меня по лезвию

Куда-то не туда…

Шутки шутками, но, прочитав многие стихи Вознесенского, всерьез приходится говорить о том, что его несет «куда-то не туда».

… Сквозь «густой туман» никак не разглядишь авторского замысла и в стихотворениях «Лунная Нерль», «Елка», «Последняя электричка», «Колесо смеха», «Ты с теткой живешь. Она учит канцоны», «Гойя» и ряде других. Создается впечатление, что все эти стихотворения написаны в качестве некоего эксперимента в сложной поэтической лаборатории А. Вознесенского. Словно играючи и любуясь своей творческой сноровкой, произвел он их на свет, а зачем – и сам не задумался.

… Вчитайтесь в стихотворение без заголовка, начинающееся строкой «Ты с теткой живешь. Она учит канцоны».

Ты с теткой живешь. Она учит канцоны.

Чихает и носит мужские кальсоны.

Как мы ненавидим проклятую ведьму!..

Далее следует несколько слов о дружбе с девушкой и весьма странная характеристика города Суздаля: «А в Суздале – Пасха! А в Суздале сутолока, смех, воронье». Затем несколько слов о детстве любимой и концовка: «В России живу – меж снегов и святых!»

И опять после чтения этих стихов напрашивается вопрос: «Который век? Которой эры?» изобразил поэт. Неужели в современной России, даже на месте древней Суздальской Руси, не разглядел он ничего, кроме тетки в кальсонах, снегов и святых?

Как упражнение в оригинальности воспринимается и стихотворение «Гойя», напоминающее произведения футуристов.

Я – Гойя!

Глазницы воронок мне

выклевал ворог,

слетая на поле нагое.

Я – Горе,

Я – голос

Войны, городов головни

на снегу сорок первого года.

Я – голод.

Я – горло

Повешенной бабы…

И так далее, в том же духе.

… Поэт не любит привычные, избитые словосочетания, стремится освежить поэтический язык. Это нужно только приветствовать. Но надо предостеречь автора. Формируя свой поэтический словарь, он нередко заходит «куда-то не туда» и рубит сплеча.

В стихотворении «Художник» есть такие строки:

Чтоб опухоли раковые

Спадали с душ и тел,

Чтоб коммунизм,

Как раковина,

Приблизившись, гудел…

Сравнение коммунизма с раковиной воспринимается, как недоразумение. Шарадой звучат и такие образы:

Рыла, потные и застенчивые,

Чей-то лифчик жуют в кино.

(поэма «Бой»).

А век ревет матеро,

Как помесь павиана

И авиамотора.

(«Художник»)

… Ассоциации, которые помогли автору представить чудовищную помесь павиана и авиамотора, читателю неясны.

… Своего рода поэтический вызов бросает читателям А. Вознесенский и своими поэмами «Бой» и «Мастера». В них много смелых мест, если брать их в отдельности, и трудно уловить смысл, направленность, если брать в целом. Так, в поэме «Бой» автору не удалось доходчиво воплотить хороший замысел о борьбе за человека, против зверя в человеке. Автор славит «Против зверя – за человека. Бой». Но, к сожалению, напряженность, целеустремленность этого боя не видна среди мозаики ярких картин и набросков.

А. Вознесенскому необходимо избавиться от словесной шелухи, от погони за ложной оригинальностью, от «туманностей», чаще обращаться к современности.

Владимирское издательство, баловавшее поэта своим вниманием, большую бы услугу оказало автору, отделив настоящую продукцию от издержек поэтического производства.

«Призыв», Владимир, август 1960

Станислав Рассадин

Кто ты?

Знакомство с ним было из тех, что запоминаются. Первые стихи Андрея Вознесенского поражали «живописностью», не то малявинским, не то кустодиевским ощущением цвета, пристрастием к крупному мазку, радовали слух необычностью звучания – и все же не были поэзией в самом строгом смысле слова. Для него было важнее не что сказать, а как сказать.

Впрочем, «как сказать» – это он умел! Не всякий сможет вот так изобразить великого мастера Петера Пауля Рубенса:

Он жил, неопрятный, как

бюргер обрюзгший,

И брюхо моталось мохнатою

брюквой.

Небритый, уже сумасшедший

отчасти.

Он уши топорщил, как ручки

от чашки.

Дымясь волосами, как будто

над чаном,

Он думал.

И все это было началом…

Этот Рубенс нисколько не похож на галантного кавалера в шелковых чулках, расположившегося на «Автопортрете с Изабеллой Брант». Но, конечно, Вознесенский имел право увидеть Рубенса таким – словно бы сошедшим с одной из своих «Вакханалий», словно бы перенявшим сходство у его собственного сатира. Он имел на это право. Но был ли сделан хоть какой-то шаг на пути к большой победе? Да нет, вся ценность «Баллады работы» – в талантливом, упоенном, но поэтически нецелеустремленном изображении великих «работяг».

Жажда красок, звуков прорывалась и таким победным криком:

Долой Рафаэля!

Да здравствует Рубенс!

Фонтаны форели.

Цветастая грубость!..

В этом не следовало видеть действительной угрозы Рафаэлю. И когда критик упрекал поэта в том, что он «без серьезного обоснования провозглашал лозунг: «Долой Рафаэля, да здравствует Рубенс!» – это как раз выглядело несерьезно. Обоснование было. Эти стихи изображают грузинский базар, а его цветастая грубость близка тяжеловесной красочности фламандцев. Это художественно точно, но задача опять была частной. И победа, если это слово подходит, тоже была частной.

Все это может создать впечатление, что Вознесенский вначале писал только пейзажи да натюрморты. Нет, он обращался – и часто – к политическим, социальным, словом, к общественным темам. Иногда это ему удавалось: