Лавиния - Урсула Ле Гуин Страница 32

Они, в общем-то, действительно порой казались нам чужеземцами, эти этруски. Они, например, читали будущее по внутренностям овец. Я всегда с интересом слушала рассказы Маруны о повадках и особенностях полета птиц, но я, безусловно, предпочла бы обойтись без изощренных пыток и рассматривания овечьих внутренностей.

Настроение мое, впрочем, сразу улучшилось, едва я получила разрешение пойти на солончаки, и, когда на следующее утро мы вышли из города, я чувствовала себя воробышком, которого выпустили из силков. Все страдания, связанные с выбором жениха, с угрозами Турна, со странными знамениями и темными пророчествами, остались далеко позади. С моей души словно свалилась огромная тяжесть. Я запретила Тите даже упоминать об этом, и всю дорогу до Тибра мы шутили, рассказывали всякие веселые истории, и даже наша серьезная Маруна смеялась, как дитя. Чудесный был день, и ночь я проспала на редкость спокойно, улегшись на дюне под звездным небом.

А когда на рассвете проснулась и спустилась к реке, то, стоя в одиночестве у самой кромки воды, увидела в утренних сумерках те большие корабли, что один за другим вошли в устье Тибра. И мужа своего будущего я тогда увидела; он стоял на высокой корме головного судна, но меня, разумеется, не заметил. Он смотрел куда-то вдаль, на реку, и то ли молился, то ли мечтал о чем-то. И, конечно, не видел тех смертей, что ждут его в ближайшем будущем на берегах этой великой реки и вдоль всего пути, ведущего в Рим.

* * *

В регии и во всем городе царила суматоха; все только и делали, что обсуждали слова оракула, и разговорам этим не было конца. Потом разнеслась весть, что в Тибр вошла целая флотилия кораблей и поднимается вверх по течению к берегам Лация. Вся эта суета заставляла меня снова и снова вспоминать тот огромный, темный, гудящий рой пчел, что сел тогда на лавр у нас во дворе.

На следующий день ранним утром я, ни у кого не спросив разрешения и никому ни слова не сказав, выскользнула из регии, выбежала за ворота Лаврента и бегом бросилась через дубовую рощу в поместье Тирра. Сильвию я нашла в холодной каменной сыроварне, где она вместе с другими женщинами снимала с молока сливки. Я схватила ее за руку и выпалила:

– Идем скорее к реке! Надо непременно на этих чужеземцев посмотреть.

Обычно нечто подобное предлагала именно Сильвия, а не я; она обожала риск и опасность, так что мое неожиданное предложение застало ее, пожалуй, даже врасплох.

– А зачем тебе на них смотреть? – спросила она. Вопрос, в общем, был вполне разумный.

– Потому что за одного из них мне придется выйти замуж!

Сильвия, конечно, тоже слышала приговор оракула. Сперва она нахмурилась, явно вспомнив своего брата Альмо, но уже через минуту, с лукавой улыбкой глянув на меня, спросила:

– Хочешь проверить, не двухголовые ли они?

– Вот именно!

– А может, это вовсе и не те чужеземцы? Может, твой будущий муж вовсе не из их числа?

– Мне кажется, это они и есть.

Сильвия по-прежнему держала в руках сепаратор, стоя босиком на влажном, чисто вымытом полу; волосы ее были туго стянуты на затылке, обнаженные руки так и сияли в прохладном полумраке. Сыроварня всегда содержалась в большой чистоте, и пол здесь мыли несколько раз в день. Но работа работой, а сопротивляться возможности совершить подобную эскападу Сильвия была не в силах.

– Эх, ладно! – воскликнула она, сунула сепаратор Валенте, хранительнице молочной и сыроварни, дала ей несколько указаний и вышла вместе со мной под жаркие лучи солнца. Затем она быстренько надела сандалии, и мы пустились напрямки через пастбища. До реки было миль шесть; мы и раньше не раз ходили туда и отлично знали самый короткий путь – через лес.

По дороге мы пытались решить, где чужие корабли могли пристать к берегу, потому что ясных сведений об этом пока что не было. Сильвия считала, что они причалили к деревянной пристани в Сирмо, но у меня почему-то была твердая уверенность, что так далеко вверх они вряд ли поднялись и скорее всего высадились на берег в местечке под названием Вентикула, у большой излучины, где река резко сворачивает на север. Мы с Сильвией прекрасно понимали – хоть и не сказали об этом ни слова, – что если кто-то нас увидит в этих местах, даже совершенно незнакомый нам человек, он наверняка скажет, чтобы мы поскорее бежали домой, да еще и проследит, пожалуй, послушались мы его или нет. В Сирмо вела хорошая проезжая дорога, а в Вентикулу – всего лишь тропа, идущая через густой лес, мимо болот Фоссулы. На проезжую дорогу мы даже не выходили, да и от прямых межей нашего пага старались держаться подальше, как, впрочем, и от крестьянских домов или пастушьих хижин. Следуя по тропинке, извивавшейся по склонам дюн, покрытых старой травой, мы обогнули болотистую низину, заросшую кустарником, и, наконец, вышли к реке. Но как только мы вскарабкались на невысокий лесистый холм над Вентикулой, нам сразу стало ясно, что в этих зарослях мы не одни.

Было слышно, как где-то поблизости разговаривают мужчины, как они перекликаются на берегу; затем мы услышали стук топора, увидели две головы в воинских шлемах и тут же дружно присели, спрятавшись в миртовых кустах и надеясь, что нас не заметят. На Сильвию вдруг напал какой-то безудержный смех, и она беззвучно тряслась рядом, в итоге заразив и меня. Пока мы обе корчились в приступах этого идиотского смеха, те воины, проламываясь сквозь кустарник, успели спуститься с холма, и вокруг на некоторое время воцарилась тишина, если не считать далекого стука топора. Я выползла из миртовых зарослей на край обрыва, откуда был отлично виден и склон холма, и широкий открытый берег реки. «Вон они!» – шепнула я Сильвии, и она тут же подползла ко мне. Мы довольно долго лежали рядышком в траве, наблюдая за троянцами.

Своего будущего мужа я увидела почти сразу. Он стоял чуть в стороне от остальных, но не выделялся ни красотой, ни богатством одежды – все они были одеты, как воины в походе, которым пришлось долгое время нести службу и плавать по морю на тесных судах. Одежда у них была простая, довольно потрепанная и грязная. Эней выделялся лишь тем, что стоял отдельно ото всех: так утренняя звезда горит на небе как бы отдельно от других звезд. На вид ему было лет сорок. Лицо сильное, мужественное. Через некоторое время он удобно устроился прямо на земле и стал, смеясь вместе со всеми, слушать, как один из воинов что-то весело рассказывает. Почти все вокруг него были мужчинами. Они, видно, решили перекусить прямо на траве. С кораблей, кормой вперед вытащенных на берег, они принесли лепешки и, набрав полную корзинку всяких съедобных трав, разложили зелень на лепешках. Похоже, никакой другой еды у них и не было – ни мяса, ни сыра, – как не было и ни тарелок, ни столов. Им прислуживали несколько женщин, в основном пожилых, ни одной молодой я не заметила; и одна такая матрона, улыбаясь, поднесла Энею круглую лепешку с целой грудой зелени, а он свернул ее трубочкой и с аппетитом принялся есть. Рядом с ним сидел юноша лет пятнадцати, очень на него похожий, и я решила, что это и есть его сын Асканий. Чуть дальше я заметила симпатичного парнишку, ровесника Аскания, и очень красивого молодого человека несколькими годами старше его, у которого на голове красовалась остроконечная шапка из красной материи, надвинутая на лоб [52]. Та матрона, что подала Энею угощение, села рядом с этим молодым человеком и поправила на нем шапку таким безошибочно материнским движением, что сразу становилось ясно, как сильно она его любит.