Генерал Алексеев - Василий Цветков Страница 31

В радостном возгласе “Христос Воскресе!” почерпните же новую силу, проникнитесь горячею верою в Божью помощь, в победу. Победу от нас ждут Государь и Россия, и мы должны ее дать».

Интересную оценку фронтовых настроений, связанных с назначением Алексеева, приводил о. Георгий Шавельский: «Назначение генерала Алексеева и в Ставке, и на фронте было встречено с восторгом. Я думаю, что ни одно имя не произносилось так часто в Ставке, как имя генерала Алексеева. Когда фронту приходилось плохо, когда долетали до Ставки с фронта жалобы на бесталанность ближайших помощников Великого князя, всегда приходилось слышать от разных чинов штаба: “Эх, «Алешу» бы сюда!” (Так некоторые в Ставке звали генерала Алексеева.) В Ставке… понимали, что такое был для Юго-Западного фронта генерал Алексеев и кому был обязан этот фронт своими победами. И теперь, в виду чрезвычайно серьезного положения Северо-Западного фронта, все радовались, что этот фронт вверяется серьезному, осторожному, спокойному и самому способному военачальнику. Я думаю, что кандидатура генерала Алексеева была выдвинута заметившим его талант самим Верховным…

Я Алексеева знал с 1901 г. по совместной службе в Академии Генерального штаба, когда он еще был полковником, профессором этой Академии. Теперь, при встречах с Алексеевым-Главнокомандующим, меня занимал вопрос: сохранит ли он на высоком посту всегда до этого времени отличавшие его простоту, скромность, общедоступность. С первых же слов при встрече с ним я понял, что Михаил Васильевич остался тем же, каким я знал его 20 лет тому назад. На мое приветствие с высоким назначением он смиренно ответил: — Спасибо! Тяжелое бремя взвалили на мои старые плечи… помолитесь, чтобы Господь помог понести его…» ^{27}.

В марте 1915 г. под командованием Алексеева оказалась группировка из восьми армий, стратегическая задача которых заключалась в нанесении прямого удара на Берлин, но возможности для этого оказались весьма ограниченными. По мнению Зайончковского, это назначение «подсказывалось несочувствием Алексеева наступательным операциям для овладения Восточной Пруссией. Алексееву ставилось в обязанность практически осуществить свои взгляды и перейти на Северо-Западном фронте к оборонительным действиям. К началу апреля обе стороны на означенном фронте приостановили маневренные операции».

Первоочередной своей задачей на новом месте Алексеев считал пополнение поредевших армий резервами и подготовку к будущим контрударам. Как отмечал Зайончковский, «Алексеев принялся за восстановление боеспособности своих армий, достаточно сильно расстроенных за время зимних операций. Были полки, имевшие не более 1000 штыков. Но вместе с тем Алексеев не хотел “оставаться в бездействии” и в письме от 15 апреля в Ставку он предлагал, даже вопреки своим прежним взглядам, теперь же возобновить вторжение в Восточную Пруссию для нанесения частных ударов также ослабленным за зиму германцам. Верховный Главнокомандующий на этот раз не согласился с такой беспредметной операцией и указал Северо-Западному фронту держаться строго оборонительного положения, так как главный удар был перенесен на юг». Кроме того, Ставка указывала Алексееву на недопустимость расхода крупнокалиберных снарядов (к февралю 1915 г. на одно орудие имелось лишь от 250 до 300 выстрелов).

Однако вместо активных операций штабу фронта пришлось вскоре отражать сильнейший натиск австро-венгерских и немецких войск. Как вспоминал генерал Геруа, «в зимние месяцы — январь, февраль — затихло наступление, но “притаилось” — в форме грандиозных планов у обеих сторон. Мы, ниткой зацепившись за Карпаты, готовились с наступлением тепла вторгнуться в Венгерскую равнину. Немцы, бросив французский фронт, как основной, решили выручить австрийскую армию и наказать русских за активность и победы 1914 г. Но у немцев были средства для исполнения, у нас их не было; наоборот — но сравнению с первыми месяцами войны, их стало меньше. Начинался снарядный и даже ружейный голод. Русские вступали в пехотный период войны, в самом его чистом виде, нигде и никем в современных условиях непревзойденном».

Итак, навстречу друг другу, из Восточной Пруссии и Галиции, «завязывая» горловину «польского мешка», в котором оказывалась бы значительная часть Северо-Западного фронта, намечалось продвижение армий противника. В планах Германии и Австро-Венгрии кампания 1915 г. должна была стать временем решающих побед на Востоке, завершающихся разгромом России и заключением с ней сепаратного мира. Главные силы немецкой армии были с этой целью переведены с Западного на Восточный фронт.

В начале мая 1915 г., после знаменитого «Горлицкого прорыва», началось мощное контрнаступление австро-немецких войск. Русские войска ожидало «великое отступление». Юго-Западный фронт, обескровленный попытками «прорваться через Карпаты», также лишенный достаточного количества оружия и боеприпасов, не смог сдержать напора превосходящих сил врага. Отступая из Галиции и Волыни, русские армии вынужденно «открывали» фланги Северо-Западного фронта. Следует отмстить, в частности, что удержание «польского выступа» (губерний бывшего Царства Польского) проводилось ив 1914 г., и в начале 1915 г. не в силу внутриполитических причин (вскоре после начала войны особой декларацией Великого князя Николая Николаевича Польше была гарантирована «автономия под скипетром Русского Царя»), но, как отмечал Борисов, с целью «держать постоянно немца за горло, чтобы он не кинулся на нашего союзника, французов». Кроме того, Ставка требовала сохранения «варшавского плацдарма» с целью последующего контрудара по Германии. Но летом 1915 г. удержать Польшу уже не удалось.

Теперь основная задача Алексеева состояла в том, чтобы последовательно вывести войска своего фронта из Полыни, защитить которую — в условиях острого недостатка боеприпасов, крайней усталости солдат и офицеров, отсутствия должного количества резервов — становилось практически невозможно. План отвода войск предусматривал использование оборонительной линии Осовец — Ломжа — Новогеоргиевск — Варшава — Ивангород, центральное положение в которой занимал хорошо укрепленный Новогеоргиевск. Штаб фронта расположился в Седлеце. Обстановка стремительно менялась, и в этой ситуации от Главнокомандующего армиями фронта требовалось уже не следование прежним предписаниям Ставки, а проявление гибкости и оперативности мышления, способность быстро реагировать на малейшие колебания фронта. И с этой задачей Алексеев вполне справлялся. Его предписания для подчиненных отличались ясностью и четкостью. Никакой паники не чувствовалось. Переходя в частые контратаки, русские войска планомерно отходили на восток. Одновременно проходила интенсивная эвакуация тыловых учреждений, заводов, гражданских ведомств, беженцев. Длинные, нередко перегруженные сверх нормы поезда шли «лентой», следуя друг за другом с минимальным интервалом, спасая, выводя от немецкой оккупации все, что можно было спасти. Замыслы германского командования были разгаданы, и «Канны» для русской армии никак не получались.

Не считаясь с усталостью, не жалея сил, Михаил Васильевич принял не только фронтовое командование, но и фактически взял на себя функции начальника штаба. По воспоминаниям генерала Палицына, приезжавшего в те дни на фронт, «при такой постановке работы у Михаила Васильевича незаметно развивается абсолютизм… Это хорошо, если он в состоянии был бы охватить главное… даже если бы вместо 24 часов у него в сутки было 30. И материал он получает не первосортный. Побочные условия свыше и снизу вносят раздражение и неуверенность. Армейские управления делают, в сущности, что хотят. Следить за ними Михаилу Васильевичу очень трудно. Посылаемые наставления исполняются по-ихнему. Им нужны приказы, к которым они привыкли. Все это наросло постепенно, еще без генерала Алексеева, а в общем — все это ненормально, как ненормально сложилась и работа высшего управления… При доброй организации труда никто не должен быть перегружен, а теперь мы видим, что главнокомандующий перегружен больше начальника штаба, лучше бы наоборот… на Мих[аиле] Васильевиче] лежит работа, превышающая силы двух сильных людей, а он один, ну и не вытягивает. Это закон природы, Мих[аил] Васильевич] сам это чувствует, но ничего не может сделать, чтобы сбросить тормоза, которые мешают ему делать главное».