Ефремовы. Без ретуши - Федор Раззаков Страница 31

Хотя на самом деле режиссера можно было понять и прямо противоположным образом. А именно таким, что он предостерегал от революции, указывал на ее неизбежную кровавость. Такой план тоже содержался в трилогии. Во всяком случае, ее можно было прочесть неоднозначно. Но, как ни трактуй трилогию, она была опасна уже одним тем, что революцию рассматривала как проблему, в которой заключены не только положительные, но и отрицательные стороны…»

И еще оттуда же:

«Именно Сталин был дальним прицелом всей трилогии. Все намеки на кровавый режим, на террор, на попрание демократических свобод и прочее, конечно, относились к эпохе культа 1930—1940-х годов.

Именно Сталин, по мнению М. Шатрова и О. Ефремова, был средоточием зла всей советской истории. Если бы у власти оставались первые ленинские наркомы типа Луначарского, советская история получила бы совершенно другое развитие. Вот в чем заключалось зерно веры шестидесятников. В утверждении того, что по вине Сталина и его окружения история была искажена, идея социализма извращена, идеалы государства трудящихся растоптаны. Шестидесятники в связи с этим брали на себя миссию очистить историю от ненужных напластований, вернуться к идеалам Ленина и первых наркомов – образцов чести, достоинства и гуманизма…»

Итак, власть испугалась этой трилогии, и особенно третьей ее части – «Большевиков», где речь шла о событиях лета 1918 года, когда после покушения на Ленина большевистские руководители приняли решение о начале «красного террора». И это при том, что зал бурно реагировал на то, что происходило на сцене: например, когда актеры запевали «Интернационал», зал чуть ли не в едином порыве вставал со своих мест и подхватывал песню. Но в больших кабинетах внезапно испугались выносить на массовое обсуждение тему «красного террора», да еще в юбилейные дни.

Кстати, как покажет будущее, охранители не зря боялись. Очень скоро, в горбачевскую перестройку, в советской историографии возобладает точка зрения западных историков о том, что «красный террор» был не вынужденной и защитной мерой на «белый террор», а прямо вытекал из сути большевистской власти – репрессивной и кровавой. Что «красный террор» – это логичное продолжение Октябрьской революции, что начался он ранее «белого террора» и был неизбежен, так как большевистское насилие было направлено не против действующего сопротивления, а против целых слоев общества, которые были провозглашены вне закона: дворян, помещиков, офицеров, священников, кулаков, казаков, ученых, промышленников и т. п. Короче, все это четко укладывалось в русло концепции А. Яковлева и К^о, который, как мы помним, сначала начал бить по Сталину, потом по Ленину и всей системе в целом.

Заметим, что спектакль «Большевики» чуть позже был записан на видеопленку и показан по советскому ТВ 7 ноября 1987 года. В тот самый период, когда горбачевская перестройка еще прикрывалась флером обновления социализма и А. Яковлев не сбросил с себя «овечью шкуру». Но как только это произойдет (спустя пару лет), тут же спектакль «Большевики» будет выброшен перестройщиками за ненадобностью на свалку истории. И сам театр «Современник» запоет уже иные песни, влившись в либеральную перестроечную волну и выпустив в 1989 году спектакль «Крутой маршрут» по Е. Гинзбург – о сталинском терроре. Причем до этого пьеса активно ставилась на Западе – сначала в 1967 году в Милане, а затем во многих других европейских столицах и Нью-Йорке. В горбачевскую перестройку дошла очередь и до СССР. Главную роль (Евгения Гинзбург) в советском варианте исполняла Марина Неелова, которая в 1989 году была удостоена Государственной премии СССР. После чего начались гастроли спектакля на Западе: в ФРГ, США, снова в ФРГ и т. д. Наверное, ни один спектакль «Современника» («Вечно живые», «Спешите делать добро» и др.) не имел такой раскрутки на Западе, как «Крутой маршрут». Впрочем, все это понятно – ведь ни одна книга, написанная на русском языке, в XX веке не популяризировалась так сильно, как «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына. Тоже, кстати, о сталинских лагерях.

Но вернемся к Олегу Ефремову и его спектаклю «Большевики».

От запрета его спасла все та же министр культуры Екатерина Фурцева, которая, как мы помним, питала очень теплые чувства к Ефремову еще с середины 50-х, когда возглавляла Московский горком. Именно Фурцева под свою ответственность, наплевав на запрет Главного цензурного управления, разрешила премьеру спектакля 7 ноября 1967 года. Как объяснила свое решение министр: этот спектакль показался ей самым лучшим партийным собранием, которое она когда-либо посещала.

Во многом именно эта трилогия помогла Ефремову получить одно за другим сразу два звания: заслуженного деятеля искусств РСФСР и народного артиста РСФСР. Впрочем, все было по заслугам, особенно звание народного, – Олега Ефремова действительно широкие массы очень любили. Особенно после главной роли в фильме «Три тополя на Плющихе», о котором речь у нас пойдет в следующей главе.