Россия белая, Россия красная. 1903-1927 - Алексей Мишагин-Скрыдлов Страница 31

Великий князь Кирилл Владимирович, двоюродный брат Николая II, командовал Гвардейским флотским экипажем. Настал день, когда эта часть, как и все остальные, должна была присягать правительству, сформированному Думой. Моряки прислали к великому князю Кириллу, своему командиру, делегацию с просьбой прийти во главе своих подчиненных в Таврический дворец для принесения присяги. Великий князь отказался. Но на следующий день моряки пришли снова и под угрозой убийства вынудили командира подчиниться. Положение великого князя было критическим. С одной стороны, он полагал подчинение унизительной трусостью, с другой – понимал, что отказ приведет к убийству и его самого, и всей его семьи, в первую очередь супруги, великой княгини Виктории Федоровны, в то время беременной, которая на коленях умоляла мужа уступить. Наконец, великий князь принял командование своей частью, отвел ее во дворец и привел к присяге новому правительству, которому присягнул и сам. Но когда они возвращались в казармы, остававшиеся в живых сотрудники полиции, продолжавшие оказывать сопротивление, увидели их. Увидев двоюродного брата царя, возвращающегося из Таврического дворца, они, охваченные возмущением и отчаянием, открыли по Гвардейскому экипажу огонь из пулеметов. Сам великий князь сумел укрыться в доме, но многие из его людей были ранены.

Странное совпадение: эта сцена разыгралась на той же самой площади, на которой лишь храбрость и присутствие духа помогли царю Николаю I усмирить народный бунт. Он тогда в одиночку, верхом на коне, ворвался в толпу бунтовщиков и своим поистине царственным голосом крикнул: «На колени!» Покорившись, мятежная толпа пала на колени.

Ситуация и с той стороны, и с этой сильно изменилась. Подобные крутые перемены обычны для России. Как известно, сегодня великий князь Кирилл является претендентом на русский трон.

Что же касается моего отца, меня и всей нашей семьи, то нас всерьез не тревожили. Конечно, случалось, что на улице к моему отцу, который теперь одевался в штатское, подходил кто-то, кто узнавал его, и называл по званию. Толпа больше всего злобствовала на министров и старших военных чинов. Но всякий раз в толпе находился некто, кто, чтобы заставить забыть об услугах, оказанных отцом императорам, начинал вспоминать об услугах, оказанных им народу. Подобные уличные сцены были в то время обычными: народ быстро загорался, но так же быстро остывал. В патрулях же практически всегда находились матросы, среди которых имя отца все еще было популярным. Так что по-настоящему неприятные случаи были очень редкими.

И все-таки однажды патруль, в котором не было ни одного матроса, заявился в дом, чтобы арестовать отца и препроводить его в Таврический дворец. Отец предложил этим людям самим позвонить по телефону в Думу, одному из депутатов, г-ну Аджемову, который хорошо его знал, поскольку был женат на родственнице моей матушки. Патрульные согласились и услышали от депутата, что тот лично ручается за адмирала Скрыдлова. Влияние Думы, престиж ее депутатов был таков, что солдаты сразу решили, что приказ об аресте отменен.

В другой раз патруль явился к нам с требованием отдать ключи от винных погребов. Как это было распространено в нашем кругу, погреба моего отца были обширными, а содержимое их разнообразным. В них хранилось восемь тысяч бутылок, большая часть которых (подарки иностранных друзей или привезенные из путешествий) стоили очень дорого. Толпа, присоединившаяся к патрульным, принялась уничтожать бутылки, швыряя их во дворе об стену. Мы наблюдали за этой странной сценой из окон. Несмотря на сожаления о столь значительной потере, несмотря на воспоминания, связанные у отца с его коллекцией, мы все же радовались, что толпа разбила бутылки, а не выпила. Пьяные патрульные и окружавший их народ были способны на самые худшие крайности; такое уже случалось, и не раз. После этого разгрома, когда матросы ушли, земля во дворе нашего дома была красной, как на скотобойне.

Через третьи руки до нас доходили сведения о жизни императорской фамилии. По распоряжению Временного правительства императора разлучили с его окружением, от которого оставили при нем четверых или пятерых человек. Именно от тех придворных, кто был вынужден вернуться к частной жизни, мы и получали точные сведения.

Так мы узнали о последней встрече царя и его матери. После отречения Николай II покинул Ставку и направился в Царское Село. Никто, даже он сам, не мог предполагать, что с ним теперь будет. Узнав об этой его поездке, императрица-мать, находившаяся в то время в Киеве, решила отправиться на поезде в один из пунктов, через который пролегал маршрут ее сына. Она высказала свое желание. Бывшая императрица, которая до конца своих дней пользовалась огромным уважением, добилась разрешения остановить специальный поезд сына в Могилеве, на второстепенном вокзале, добралась туда и стала ждать.

С другой стороны, Николаю II дали разрешение на часовую остановку на той же станции. Когда он туда приехал, поезд его матери уже стоял у перрона. Царь вышел из своего вагона, пересек платформу и вошел в вагон императрицы Марии. Он пробыл там час. Легко себе представить, какой трогательной была эта встреча императрицы и императора, матери и сына, на затерянной станции, тем более что как минимум один из участников этой встречи, мать, не строила никаких иллюзий относительно того, что ждало их в будущем.

Когда отпущенный час истек, царь вышел из вагона вдовствующей императрицы и вернулся в свой. Сигнал к отправлению поезда подал он. И только в этот момент присутствовавшие при этой сцене впервые увидели лицо вдовствующей императрицы. Она появилась в окне и замерла неподвижно. Она с болью смотрела на поезд сына.

Состав тронулся. Перед неподвижным лицом императрицы проплыли свергнутый Николай II и революционеры. Мария Федоровна не плакала. Но – и это свидетельствуют присутствовавшие при сцене революционеры – ее взгляд был очень красноречив. Она провожала глазами набиравший скорость состав, увозивший от нее сына и последнего императора. Даже когда он скрылся из виду, она продолжала стоять у окна, и никто не решался вывести ее из этого оцепенения.

Императрица Александра Федоровна перед революционерами вела себя, как известно, с достоинством. То ли к ней с запозданием вернулся здравый смысл, так долго ей изменявший, то ли это было спокойствие фаталистки, уверенной, что судьба преследует ее, но в трудных обстоятельствах царица держалась величественно. Через две недели после революции капитан Семенов, командовавший батальонами, предоставленными в распоряжение императрицы, сам рассказал нам о событиях, развернувшихся в Царском Селе.

Император позаботился разместить в Царском Селе артиллерию, чтобы защитить дворец в случае, если возникнет опасность. Как только в Петрограде узнали об отречении царя, толпа направилась из столицы в Царское Село. Во дворце государыня, возможно, вновь вспомнила Марию-Антуанетту, свою любимую героиню. Царица знала, что народ идет в Царское Село; ее держали в курсе всех этапов этого угрожающего для нее приближения. Но Александра Федоровна не отдавала приказа войскам быть готовыми открыть огонь.

К концу дня массы народа добрались до дворца. Тогда Александра Федоровна попрощалась со всеми, кто ее окружал, и с остававшимися верными ей солдатами. Потом отдала приказ повернуть орудия дулами на дворец.