Монсегюр и загадка катаров - Жан Маркаль Страница 31

Но с момента, когда в дело вмешалась философская рефлексия, принимать, несмотря ни на что, концепцию Бога — распространителя Добра и Зла стало трудно, тем более что в то же время начала формироваться система логики, которой, точно изложив ее, дал свое имя Аристотель: в силу принципа исключенного третьего Добро антиномично Злу, и наоборот. Тогда люди отказались верить, что Зло проистекает из божественной природы, по крайней мере непосредственно. Зло стало самостоятельной сущностью, и злые силы, порождающие Зло, противопоставили добрым силам, от которых исходит истинное Добро. Речь шла не собственно о двух божествах, одновременно существующих и равно всемогущих, а о двух началах, точное происхождение которых не определено. То есть о дуализме ложном — постольку, поскольку допускалось, что оба начала созданы одним Богом, который единствен. Но фактически в конечном счете стали верить в персонализированное существование двух этих сущностей, то есть возник настоящий дуализм. Народ не очень разбирался в различиях между сущностью и существом: это философские тонкости.

Пришло, однако, время, когда объяснение мира при помощи дуализма стало неудовлетворительным: вернулись к той же проблеме — невозможности поверить, что совершенное божество может терпеть существование несовершенства. Как добрый бог может, даже опосредованно, порождать Зло? Ответить, что он не хотел этого, означало признать, что он не всесилен, как утверждалось. Он может взять на себя ответственность только сам. Поэтому люди провели тонкое различие между видимым Добром и реальным Добром, отчего появилась знаменитая формула: «Ад вымощен добрыми намерениями». И главное, успокоили себя выводом, что Бог, будучи совершенен, мог создать только несовершенный мир: иначе человеческие существа сами были бы богами, и единственного Бога уже бы не было. Это подводит нас к гегелевской формулировке об абсолютном боге, который то же самое, что ничто, потому что не знает, что он существует. Он может это узнать лишь постольку, поскольку перед ним находятся другие. А чтобы этих других он воспринял как других, они должны быть иными. Согласно логике, они не могут быть иными в смысле превосходства, потому что иначе Бог — уже не всемогущее, бесконечное и совершенное божество. Значит, эти другие должны быть иными в смысле «худшими». Что и требовалось доказать.

Таким образом приходят к отождествлению несовершенства и Зла. А поскольку это понятия абстрактные, которые все еще невозможно выразить, их конкретизируют в форме некоего объекта. В данном случае это Дьявол. Демон, Сатана. Люцифер или как его еще называют. Он — призма, в которой сходятся все лучи черного солнца. И мир становится полем битвы, в которой сталкиваются орды Сатаны и ангельские легионы Бога. Во всем этом человеческое существо уже должно лишь выбрать свой лагерь. Но действительно ли оно может это сделать?

Тогда-то и возникает вопрос о свободе воли. Если человек полностью свободен, он способен к действенному выбору, как всегда утверждал Пелагий. Но если он свободен только по видимости, этот выбор ему навязывает слепая судьба, как в греческой трагедии. А если человек несвободен, на самом ли деле он ответствен? В случае когда эта ответственность сводится к нулю, мы впадаем в абсолютный детерминизм, представляющий собой другую форму фатализма. И это возвращает нас к исходной проблеме, потому что можно было бы сказать: творить зло по необходимости не значит творить зло. Но можно было бы выдвинуть другое мнение: если некоторые люди обречены — может быть, предопределены — творить зло, значит, они принадлежат к многочисленной когорте «проклятых». У этой когорты должен быть вождь — отсюда представление о дьяволе в самом ужасающем облике, противостоящем «богу сил». Мы ходим по кругу, потому что возвращаемся к проблематике Библии, где «жестокий и ревнивый» Бог ведет свой избранный народ к завоеванию земли обетованной, уничтожая всех, кто оказывается на его пути. Зло это? Никоим образом, потому что, с точки зрения древних евреев, избранный народ должен придерживаться тайного плана Всевышнего. Это другие — воплощения Зла, а священная война — добро, и ее можно обнаружить и в проповедях Мухаммеда, и в различных крестовых походах, в том числе альбигойских. «Убивайте их всех! Бог узнает своих!» Это признание римского католического прелата, что человек несвободен и, делая выбор, должен положиться на Бога. Но это противоречит официальной доктрине Римской церкви и в конечном счете ближе к катарским идеям. На самом деле для катаров свободы воли не существовало. Но они вводили новое понятие — перевоплощений, необходимых, чтобы очиститься через посредство материи и вернуться к истокам, к древу жизни или в мир Сущностей, столь дорогой Платону. В конце концов это означает отрицание Зла как абсолютной сущности, потому что в конце времен последняя душа неминуемо очистится от материи и достигнет высшего мира, которого уже не покинет. Не является ли катаризм ложным дуализмом?

Эти многочисленные и переплетающиеся проблемы показывают, как сложен вопрос дуализма. К тому же учения, имеющие дуалистическую окраску, противоречат друг другу в разные времена и в ходе защиты от разных противников. Их уже не распознать.

Чтобы распутать этот клубок, лучше всего рассмотреть некоторые дуалистические концепции, проявившиеся в течение веков в разные культурные эпохи. Можно отметить, что религии, называемые политеистическими — впрочем, проблему политеизма надо бы пересмотреть с учетом социальных функций, воплощенных в так называемых богах, — намного меньше затронуты дуализмом из-за дробления функций божества, чем религии монотеистического типа, постоянно путающиеся в противоречиях, связанных с единством божественных функций. Таким образом, дуалистов и, следовательно, предшественников катаров надо искать в древней Персии и в иудеохристианской традиции.