58-я. Неизъятое - Анна Артемьева Страница 31
58-я. Неизъятое - Анна Артемьева читать онлайн бесплатно
— Это они себя унижают, что тебя раздевают!
После этого я стала ходить мимо комиссии с поднятой головой и попадать только на тяжелые работы. На самые тяжелые работы.
* * *
Недалеко работал один литовец, мы с ним иногда говорили. Как-то раз он тесал бревна, поскользнулся и очень поранил топором ногу. Я увидела, прибежала, сняла платок с шеи и перевязала. Его отвезли в лагерь, положили в больницу, и больше мы его не встречали.
И вот прошло очень много лет, я окончила институт, работала врачом, жила в Вильнюсе. Вдруг мама звонит из Каунаса и просит срочно приехать. Приезжаю. Сидит незнакомый человек: седой, сгорбленный, худой очень… Вскочил, подбежал ко мне, поцеловал обе руки и подал большой конверт: «Возвращаю долг». Открываю, а там мой платок.
Столько лет прошло, а он везде меня искал. Провез платок через Тайшет, через Магадан, и всех спрашивал: может, видел кто Иоанну из Каунаса?
Всю ночь мы говорили. Скоро он умер. У него сердце было больное…
* * *
Она была белая-белая и очень молилась. И мне казалось, раз она седая — она бабушка, а она еще молодая была …
Раз спрашиваю: «За кого вы так молитесь?»
— Я молюсь за своего сына, которого застрелили в лесу. Молюсь за своего мужа, которого на моих глазах застрелили во дворе.
За свою дочку, которую вывезли в Магадан. И за тех, которые это сделали.
— Я бы их прокляла, — говорю. — Сто раз прокляла! Почему вы за них молитесь?
— Я за них больше молюсь. Потому что на них лежит кровь.
Начальник лагеря был Баллер — еврей, но из Латвии. Пузатый, пожилой… Как-то раз он приехал, увидел меня: «Откуда вы? О, из Литвы — значит, мы земляки». И каждый раз, когда приезжал, спрашивал, как мне тут живется.
А он бабник был. Один вечер вызывает меня к себе. И все — и украинки, и литовки, и даже блатные: «Яночка, держись, Яночка, держись».
Вызывает, говорит: «Ты моя землячка, такая молодая, мне тебя жалко… Я поеду в Москву, возьму твое дело и попробую тебя освободить». Только я за это должна… ну, с ним любиться и рассказывать, как кто говорит.
— Нет, — говорю, — не будет этого.
— Тогда пошлю тебя в Хальмер-Ю. Там только убийцы сидят. Там тебя изнасилуют и убьют.
Напугал, конечно…
И вот подходит 1948 год, мы пришли с работы, собираемся встретить праздник. Тут заходят в барак: «Собирайтесь с вещами!» Называют 12 человек, в том числе меня.
Вышли — пурга такая, что невозможно идти. Солдаты с собаками гонят. Как зашли на реку Усу, так дует, что на ногах не стоишь. И солдаты к нам прижались, и собаки… Пришли в маленький лагерь. Землянки совсем снегом задуло, только вышка торчит. Штрафной лагпункт. Его, Баллера, личный.
Зашла в землянку… Электричества нет, только коптилка и буржуйка. Около нее валенки, бушлаты развешаны. Темно, пар поднимается, на нарах люди копошатся… Положила свой мешок, села на нары — и заплакала в голос.
Заходит какой-то мужчина. Взял меня за руки: «Не плачь, девочка, все пройдет. Ну что поделаешь? Такая жизнь».
Оказалось, это начальник лагпункта. Украинец, сам только что освободился. Был зэк — стал начальник, бывает…
Людей в лагере было мало. Одна — белоруска Ольга, очень красивая: коса черная кругом головы, глаза карие…
— А ты почему тут? — спрашиваю.
— Потому же, что и ты.
Работа там была самая дурная. Мы копали из-под снега торф, а зачем — не знаю. Наверное, просто чтобы копать. Целый день с мокрыми валенками, мокрыми перчатками. Пока дойдешь домой, все замерзает. Идешь, как окованный железом. А сушить негде, утром снова в мокром на работу…
Один день приходит начальник: «Яночка, приехал Баллер. Тебя вызывает». Отвел меня в свою землянку. Сам не зашел, только пожал мне руку: держись.
Я в платье была, домашнем, вязаном. Босиком, только валенки обула и бушлат накинула. Зашла, встала около дверей.
— Проходи, садись.
— Я постою.
Горит лампа, стоит бутылочка. Он в шубе распахнутой, красный весь.
— Ну, как тебе тут живется? Может, передумала?
— Нет, — говорю.
Смотрит, смотрит на меня… Я раз — запахнула бушлат.
— Чего прячешься, я тебя голую видел, — он на медкомиссиях тоже сидел, такой паразит. — Так что, хочешь домой?
— Нет, — говорю.
— Ну, хочешь в Хальмер-Ю — поедешь в Хальмер-Ю.
И только я вернулась в свою землянку — сразу звон рельсы, общее построение.
Холод, ветер! Мы выбежали кто в чем, без чулок. Он вышел, в шубе такой. Раз прошел, другой. Сел в сани и уехал. А нас еще долго держали на морозе. Весь лагерь. Все понимали почему, но никто не сказал мне ни слова.
Скоро стали собирать этап. И так я начальника кадров просила: «Запишите меня в этот этап. Что хотите сделаю, на колени встану…» И очень просил начальник лагпункта: «Спаси девочку, спаси девочку». Так я попала на этап в Тайшет.
В Тайшете уже особые лагеря были: номера на одежде, на окнах решетки. Охрана там была очень… обработанная. Называли нас «фашистские б***», других слов мы не слышали. Выводят и прямо в болото садят. Просто от злости, чтобы мы целый день на лесоповале работали мокрые.
Но охранники тоже своей головой думают. Позовет один:
— Сколько тебе лет?
— 19.
— Сколько лет сидишь?
— Третий год.
— Так при немцах сколько тебе было? — считает, считает. — Так какая же ты немецкая б***?!
Так хотелось веселиться, хотелось петь… Украинки могли выводить голосом польку или там краковяк. Они на верхние нары залезут, поют, а мы внизу в валенках по бараку танцуем. В Тайшете мы сжились хорошо.
Но в 50-м году нас собрали на этап и повывезли в Норильск.
В Красноярске посадили в трюм баржи. Внутри темно, на полу доски, под ними стоит вода, черная и пахнет смолой.
Плыли тяжко. Жарко, воздуха нет… Так пить хочется, кажется, умрешь, и все… Украинки начали пить соленую воду, начали понόсить. У параши очередь, вонь, задыхаемся, как рыбы. Привезли в Дудинку, посадили на берегу. Ветер, тяжелые тучи, куски льда от Ледовитого океана плывут… И повезли в Норильск.
Норильск — город большой, но неживой. Мертвый город. Дым. Всюду дым. Очень много заводов, горы, отвалы и дым, дым, дым.
После освобождения. 1954-й год
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments