Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы - Джоанна Хиксон Страница 3

Старики рассказывали, что отец нынешнего правителя, король Карл Пятый, обезумевший от горя, когда один за другим восемь его детей умерли в младенчестве, с завистью взирал на просторные новые дома своих дворян, а потом решил их все «приобрести» и объединить вокруг церкви Сен-Поль. Он связал их крытыми галереями, украсил итальянским мрамором, окружил садами и парками и обнес огромной стеной. Таким образом, король заполучил роскошный дворец в прекрасном месте и предоставил недовольным вассалам строиться заново. Вдобавок бесстыдный грабеж пошел королю на пользу: следующие два его сына выжили, поскольку родились и выросли в окружении гораздо более здоровом, чем тесный и зловонный квартал старого Пале-Рояля.

На свидания к Жан-Мишелю я бегала через ворота Порт-де-Шево, где стражники меня знали, но посланник королевы привел нас к помпезным воротам Гран-Порт – зубчатому барбакану, окруженному рядами вооруженных часовых. Жезл посланника сработал как волшебная палочка, и нас беспрекословно пропустили в обширный двор, где в шумной путанице смешались люди, телеги и волы. Стараясь не попасть под колесо и не наступить на дымящиеся кучи навоза, я не заметила, через какую арку нас провели в тихий мощеный дворик с фонтаном перед красивым каменным особняком. Это оказался тот дом, где жила королева. Здесь она закатывала свои пышные пиры, и сюда, судя по тому, сколько она произвела детей, регулярно наведывался сам король… Впрочем, ходили слухи, что не всех он зачал самолично.

Великолепный арочный портал с широкой каменной лестницей был не про нас. Мы вошли через маленькую дверь, из которой неслись дразнящие запахи готовящейся еды. В коридоре мы остановились, уступая дорогу лакеям с огромными блюдами, загруженными всевозможными яствами и ароматными пудингами. Процессия направлялась к винтовой башенной лестнице особняка, что вела в обеденный зал, где в это время пировали придворные королевы. Мы поднялись за лакеями и вошли в буфетную, где резчики быстро и умело рассекали жареное мясо на ломти. Запах казался невероятно аппетитным даже моим притупленным горем чувствам, а матушка так усердно принюхивалась, что заглушала сопением гомон обедавших за соседней стеной.

Через дверь буфетной нас провели в тесный коридор и дальше, в холодную комнатку, освещенную узкой полоской дневного света из высокого незастекленного окошка. Провожатый сухо велел нам ждать и вышел, затворив за собой дверь.

– Зачем мы здесь? – прошептала я, проявляя наконец некоторый интерес к нашим обстоятельствам.

– Не затем, чтобы поесть, очевидно, – обиженно проворчала матушка. – Могли бы хоть пудинга предложить!

Она села на скамейку под окном и аккуратно расправила серую шерстяную юбку.

– Иди сюда, Метта, сядь и успокойся. Тебе нужно произвести хорошее впечатление.

Я осторожно опустилась рядом. Прошло не так много часов с тех пор, как я родила, и сидеть было больно.

– Впечатление? – испуганно переспросила я. – На кого это я должна произвести впечатление?

– На мадам Лабонн, управляющую королевской детской, – пояснила матушка. – Ей нужна кормилица для новорожденной принцессы.

– Кормилица?! – изумилась я. – По-твоему, я… Нет-нет, матушка! Как я дам грудь королевскому ребенку?

Мать выпрямилась, оба ее подбородка в жестком обрамлении чепца дрогнули от негодования.

– Почему же это, позволь спросить? Твое молоко не хуже любого другого! Даже лучше, потому что ты молода и хорошо питаешься. Считай, тебе повезло. То есть повезет, если возьмут. Будешь кормить принцессу, а не ребенка мясника или какого-нибудь сборщиков налогов.

Я хотела возразить, что дочери пекаря не с чего презирать ребенка мясника, но сказать ничего не успела. Дверь открылась. В комнату вошла худая, прямая как палка дама среднего роста и возраста. На ней было темно-бордовое платье с широкими, отороченными мехом рукавами. Густая оборка черного чепца бросала тень на остроносое, как у крысы, лицо. Дама настолько не походила на любое представление об управляющей детской, что мы с матерью просто онемели и поднялись.

– Это та самая девушка? – резким голосом осведомилась дама и тут же брезгливо скривила губы: – А! Вижу.

Вслед за ее презрительным взглядом я опустила глаза и увидела, что на лифе проступили влажные пятна молока. От стыда и горя новые слезы хлынули по щекам.

– Как тебя зовут? – требовательно спросила дама и, не дожидаясь ответа, схватила меня за руку, повернула к окошку, пальцем открыла мне рот и стала пристально вглядываться.

– Гильометта, – ответила за меня матушка. – Мою дочь зовут Гильометта.

Она нахмурилась, видя такое грубое обращение со мной, но слишком оробела, чтобы протестовать.

Мадам Лабонн хмыкнула и отпустила мою челюсть.

– Зубы вроде хорошие, – заметила она, направив острый нос к моему влажному лифу и шумно втягивая воздух. – И запах чистый. Сколько ей?

– Пятнадцать, – сказала матушка, вставая между мной и моей мучительницей. – Это был ее первенец.

– Надеюсь, ребенок умер? Не хватало еще, чтобы в королевскую детскую тащили болезни из грязных лачуг. – Мои рыдания, видимо, ответили на ее вопрос, ибо она удовлетворенно кивнула. – Хорошо. Мы примем ее на испытание. Пять су в неделю, стол и постель. Любой признак жара или молочной лихорадки, и она уходит. – Прежде чем матушка успела оспорить эти условия, дракониха повернулась ко мне. – Прекрати рыдать, милочка, иначе молоко пропадет, и пользы от тебя не будет. Принцессу пора кормить. Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя к ней проводили.

Не позаботившись узнать, принято ли ее предложение, мадам Лабонн быстрым шагом вышла из комнаты. Матушка смотрела ей вслед, качая головой, но упоминание о пяти су в неделю произвело впечатление. Деловито блестя глазами, она подсчитывала, насколько увеличится теперь семейный доход.

– Попрощаемся, дочка, – хрипло сказала она и поцеловала меня в мокрую щеку. – Прекрасная возможность, Метта. Высморкайся и будь умницей. Помни, Жан-Мишель рядом. Сможешь встречаться с ним между кормлениями. – Матушка нежно вытерла мне слезы краем своей накидки. – Поначалу будет трудно, но кто знает, к чему это приведет? Со временем привыкнешь, а сейчас ребенок в тебе нуждается. Слышала, что дама сказала?

Я кивнула, едва ее понимая. Когда пришел ливрейный слуга, чтобы забрать меня, я последовала за ним, не оглянувшись. Голова кружилась, а груди, казалось, вот-вот лопнут. Я была рада освободиться от мучительной боли, независимо от того, что может последовать.

Мне положили на руки ребенка и расшнуровали лиф. Я не знала, что делать. Повитуха, древняя старушка, принявшая, наверное, тысячи родов, показала мне, как держать крохотный сверток, чтобы ищущий ротик нащупал сосок. Малышка, не в состоянии ухватить скользкую грудь жесткими деснами, разочарованно завопила. Слезы вновь хлынули у меня из глаз.

– Я не сумею, – всхлипнула я. – Она меня не любит!

– Ох, будто она чего понимает! – хрипло рассмеялась повитуха и прижала головку ребенка к моей груди. Рядом они выглядели как два спелых персика. – Малышке только и надо, что сосать. Смотри, какая она крепенькая и здоровая… Сиди тихо и жди. Сейчас она его зацепит!