Император Николай II и заговор генералов - Виктор Кобылин Страница 29

Чем не лирическое произведение? И затем дальше: «К тому же в период войны, войдя в более близкое соприкосновение с действительностью и испытывая все возраставшую тревогу за самую возможность, при создавшихся условиях, довести войну до благополучного конца, Великий князь Николай Николаевич имел основание еще более утвердиться в мысли о необходимости принятия мер к возбуждению во всем русском народе необходимого “пафоса”, путем закрепления за ним дарованных ему политических прав и сближения власти с общественными силами… Желая сделать попытку спасения положения, Великий князь Николай Николаевич открыто высказался в пользу течения, уже давно возникшего в пределах Совета министров и находившего необходимым коренным образом изменить взятую политику, путем привлечения к власти общественных сил и духовного сближения с народом. Движение это, как известно, возглавлялось главноуправляющим земледелием А.В. Кривошеиным и поддерживалось министром иностранных дел С.Д. Сазоновым» (там же).

Несколько позже мы увидим, что значило «возбуждение во всем русском народе необходимого “пафоса”» и «закрепление дарованных политических прав», а сейчас только скажу, что в переводе на ясный язык это означало – государственный переворот.

А вот что пишет В.А. Сухомлинов, которого Николай Николаевич не переносил и всеми силами старался его очернить и в конце концов повлиял на Государя, чтобы Государь не только его уволил с поста военного министра, но и отдал бы его под суд.

«Отношения мои с Великим князем Николаем Николаевичем были всегда весьма холодные, инстинктивно я не выносил его черствого, злобного, бесчеловечного отношения ко всему его окружавшему. А когда его матушка, Великая княгиня Александра Петровна, по болезни поселилась в Киеве, где стала во главе лазарета в Покровском монастыре, я как командующий тогда войсками Киевского военного округа, навещал ее, конечно. Великий князь Петр Николаевич относился к ней трогательно сердечно и ласково, что она очень ценила и высказывая это мне, присоединяла: “А Николаша совсем другой, черствый и не добрый”… Когда доктор Соломко, после сделанной Великой княгине операции, заявил, что дни ее сочтены, дано было знать об этом ее сыновьям. Петр Николаевич немедленно приехал и своей любовью и ласковым обращением по отношению к больной, умирающей матери, всеми силами старался облегчить, хотя нравственно последние минуты ее жизни. Приехал и Николай Николаевич младший, а Великой княгине стало временно легче и Его Императорскому Высочеству надоело ждать похоронного обряда! Доктор Соломко с возмущением передавал мне, что Великий князь Николай Николаевич со злобой спросил его: “Когда же у вас, наконец, все это кончится?” (В. Сухомлинов «Великий князь Николай Николаевич (младший)».

Дальше Сухомлинов пишет о деятельности Николая Николаевича, как председателя Совета Государственной Обороны: «Как председатель избирательного им же самим Совета Государственной Обороны, деятельность последнего он направлял так преступно бестолково, что сидевший, однажды, рядом со мной в одном из заседаний этого совета председатель совета министров Столыпин сказал мне: “Да ведь это же настоящий бедлам!” Что там происходило, это действительно похоже было на сумасшедший дом. Достаточно было одного подобного заседания, чтобы убедиться в том, что у Великого князя Николая Николаевича не было решительно никаких данных, чтобы выполнять столь громадной важности обязанности и деятельность по государственной обороне, от которой зависело благополучие и защита страны от врагов внешних. Взялся затем Великий князь за роль полководца в 1914 году и с таким же успехом повел операции наших войск, с каким он до войны вел заседания Совета Государственной Обороны» (там же).

А Поливанов, который был большим недоброжелателем Сухомлинова, пишет, что «Николай Николаевич настолько не был готов для занятия своего ответственного поста, что долго плакал», не зная за что ему взяться, чтобы разобраться с этим делом». Осложнили положение и личные свойства довольно самовластного Великого князя – свойства, которые Великий князь Николай Михайлович в дневнике определил словами: «ordre, contre-ordre et desordre». «Настроен я пессимистически, – записал в сентябре 14 г. бывший на фронте автор дневника, – так как трения и колебания в действиях верховного стали чересчур наглядными. Все делается под впечатлением минуты: твердой воли ни на грош, определенного плана, очевидно, тоже не имеется». «При такой чудовищной войне нашли кому поручить судьбу русских воинов», – восклицает в конце концов Николай Михайлович. Пристрастность мемуарных суждений титулованного историка выступает на каждой странице дневника. Но вот итог, который подвел в заседании Совета Министров 16 июля тогдашний глава военного ведомства достаточно дипломатичный ген. Поливанов, открыто сказавший, что считает «своим гражданским и военным долгом заявить Совету Министров, что отечество в опасности»… «В Ставке наблюдается растущая растерянность. Она охвачена убийственной психологией отступления… В действиях и распоряжениях не видно никакой системы, никакого плана… И вместе с тем Ставка продолжает ревниво охранять свою власть и прерогативы» (С. Мельгунов «Легенда о сепаратном мире»).

Теперь несколько выдержек, касающихся Янушкевича и Данилова (начальника штаба и генерал-квартирмейстера Ставки).

«По своей служебной подготовке Н. Янушкевич был отнюдь не стратег, а администратор. Умный и скромный человек, Н. Янушкевич прекрасно понимал это. Вот почему с самого начала он сам предоставил главную роль во всей стратегии генерал-квартирмейстеру, известному в армии под именем Данилова “черного”. Он последние годы занимал должность генерал-квартирмейстера Генерального штаба… Таким образом генерал-квартирмейстер сразу занял в нашем Штабе более возвышенное положение, чем ему полагалось. Этому в значительной степени способствовали и свойства характера Ю.Н. Данилова, человека крайне властного, самолюбивого, с очень большим о себе мнением. Я считал его безусловно умным человеком, но иногда, в дни успехов на фронте, он изображал из себя чуть ли не гения, великого полководца, и это было уже слишком… Когда я пришел к Янушкевичу, мы поговорили, что называется, по душе, и он рассказал мне, что Великий князь, так же как и он, тяготился присутствием Данилова и не любил его, но они не считали возможным его сменить, ввиду того, что Данилов в течение нескольких лет был генерал-квартирмейстером Главного управления Генерального Штаба… Тем не менее, оказывается, смена Данилова была недавно решена и заместителем ему был выбран Н.Н. Головин… На несчастье с этим вопросом о необходимости смены генерал-квартирмейстера сунулся председатель Государственной Думы М. Родзянко; этого было довольно, чтобы Янушкевич, рассердившись, что вторгаются в его права, уперся, и уход Данилова задержался. Тем не менее это должно было случиться в самом скором времени. Но теперь уже поздно» (Ген. – лейт. П.К. Кондзеровский «В Ставке Верховного»).

О тех же лицах говорит о. Г. Шавельский: «Я имею достаточно оснований утверждать, что И.Н. Янушкевич как честный и умный человек, сознавал свое несоответствие посту, на который его ставили, пытался отказаться от назначения, но по настойчивому требованию свыше принял назначение со страхом и проходил новую службу с трепетом и немалыми страданиями. Генерал Данилов до войны был генерал-квартирмейстером Генерального штаба. Честный, усидчивый, чрезвычайно трудолюбивый, он, однако, – думается мне, – был лишен того “огонька”, который знаменует печать особого Божьего избрания. Это был весьма серьезный работник, но могущий быть полезным и, может быть, даже трудно заменимым на вторых ролях, где требуется собирание подготовленного материала, разработка уже готовой, данной идеи. Но вести огромную армию он не мог, итти за ним всей армии было не безопасно. Я любил ген. Данилова за многие хорошие качества его души, но он всегда представлялся мне тяжкодумом, без “орлиного” полета мысли, в известном отношении – узким, иногда наивным» (о. Г. Шавельский «Воспоминания»).