Черный русский. История одной судьбы Уцененный товар (№1) - Владимир Александров Страница 29

Придуманная им уловка состояла в том, чтобы на одну часть своего заведения набросить полупрозрачную вуаль недоговоренности и открыто рекламировать другую часть. Вскоре после ноябрьского дебюта он начал давать рекламные объявления, в которых называл «Максим», как это ни странно, «семейным театром-варьете». Но при этом он также давал понять, что по окончании эстрадной программы гости могут увидеть знаменитый «канкан-квартет „Максима”» прямо из парижского «Мулен Руж». Это нужно было понимать так, что мужья могут не краснея приводить жен в «Максим» на не слишком поздние выступления (слово «семейный», разумеется, в данном случае не подразумевало детей), а все непристойное, вроде скандального парижского канкана с его поднятыми юбками, выкриками и выставлением напоказ панталон, будет показываться уже позже.

Были там и еще более рискованные выступления, хотя они все же были гораздо умереннее, чем то, что называется «взрослыми» развлечениями сегодня. Фредерик создал в «Максиме» «тематическое» пространство – интимный и тускло освещенный «салон-кафе „Гарем”», как он его назвал. Туда приходили в основном богатые люди: они полулежали на низких козетках, курили египетские сигареты или манильские сигары, потягивая турецкий кофе с бенедиктином и удовлетворенно взирая на откровенные костюмы восточных исполнительниц танца живота, извивающихся на устланном коврами полу.

Между тем, даже если для умиротворения властей, смотревших на деятельность Фредерика, судя по всему, сквозь пальцы, и было достаточно объявлений, в которых «Максим» назывался «семейным театром-варьете», они не всех могли обмануть. Один комментатор, профессионально интересовавшийся московской ночной жизнью, возмущался, что этот новый кафешантан был «бесстыден» и, едва успев открыться, достиг «высшей степени распущенности». Он, кроме того, осыпал его саркастическими дифирамбами за то, что он так же хорошо поддерживал «семейную» атмосферу, как и некоторые скандально известные общественные бани города. В заключение он удивлялся, почему такому месту, как «Максим», вообще позволяли существовать, в то время как более мелкие заведения, которые были в сравнении с ним «невинные дети», закрывались властями.

Это был преднамеренно наивный и провокационный вопрос; единственная загадка состояла в том, кому именно заплатил Фредерик и во сколько ему обошлось добиться того, чтобы его заведению было «позволено» работать. Было ли достаточно от случая к случаю оплачивать вечеринки таинственного покровителя в заведении? Или вместе с этим еще передавался толстый конверт? Как не раз в последующие годы покажет Фредерик, у него не было угрызений совести из-за обхода законов и правил ради защиты своих интересов, особенно когда поступить иначе было бы наивностью или нарушением неписаных норм того времени.

* * *

Очевидно, те огромные усилия, которые прилагал Фредерик той весной и ранним летом, не высыпаясь, потому что «Аквариум» был открыт до рассвета, ослабили его выносливость, и в июне он слег с тяжелой пневмонией. Две недели он был прикован к постели, и его жизни угрожала настоящая опасность. Хотя он все же выздоровел, его легкие ослабли, и это обстоятельство увеличило его шансы встретиться со страшной болезнью повторно.

Заболевание Фредерика стало еще и печальным напоминанием о том, как два с половиной года тому назад умерла от пневмонии его жена Хедвиг. Это событие так сильно расстроило его семейную жизнь, что он все еще пытался справиться с его последствиями, когда осенью 1912 года открывал «Дворец коньков» и «Максим». К тому времени Валли Хоффман вот уже несколько лет нянчила его детей и, поскольку он был очень занят, несла основную ответственность за их воспитание.

Фредерику не понадобилось много времени, чтобы увидеть, что дети очень привязались к ней; они даже стали называть ее «тетушка». Заметен стал и ее интерес к хозяину. Ей было около тридцати, она превращалась в старую деву. Фредерик уже тоже был немолод, но он был энергичным и привлекательным мужчиной и умел быть чрезвычайно обаятельным. Он к тому же стал очень богат, и по всем признакам в будущем его ждал еще больший успех. В отличие от нее – и в свете того, как развивались их отношения, – Фредерик, видимо, чувствовал к ней лишь симпатию, возникшую из благодарности и тесного знакомства. Возможно, он думал, что упрочение семейной жизни через повторную женитьбу поможет ему еще внимательнее сосредоточиться на растущем предприятии. Свадьба состоялась 5 января 1913 года в Ливонской евангелическо-лютеранской церкви в Даугавгриве, что на окраине Риги – родного города Валли. На памятном снимке новой семьи запечатлены царившие в ней отношения: она выглядит довольной, едва ли не самодовольной, тогда как он кажется задумчивым и настороженным.

Теперь у Фредерика были средства для того, чтобы его семье жилось хорошо. Вернувшись в центр города с Петербургского шоссе, он дважды перевез домочадцев в тот же район, неподалеку от «Аквариума», прежде чем наконец поселился в роскошной восьмикомнатной квартире номер 13 на Малой Бронной, 32. Этот красивый современный шестиэтажный дом, возвышавшийся надо всеми своими соседями, был построен в 1912 году по проекту модного архитектора ^[17]. Прямо через тихую улицу находился знаменитый парк Патриаршие пруды – одно из любимых мест москвичей по сей день. Не экономил Фредерик и на обучении детей. В России накануне Первой мировой войны даже в таком большом городе, как Москва, лишь половина детей младшего школьного возраста получала хоть какое-то образование. Намного хуже обстояло дело в провинции, и, хотя качество и масштаб распространения народного образования в это время быстро росли, неграмотность все еще была повсеместна среди низших слоев населения. Люди со средствами обычно полагались на частные школы, и в Москве их было несколько сотен – в основном очень небольших, судя по общему количеству принятых учащихся, составлявшему всего-то несколько тысяч. По этому же пути пошел и Фредерик. Возможно, он даже отдал своих детей в одну из школ, устроенных зарубежными организациями, например католической или немецкой евангелическо-лютеранской. Все его дети выучили помимо русского несколько иностранных языков, а двое в итоге учились в университетах Западной Европы; дома же говорили в основном по-русски.

Предпринимательская деятельность Фредерика требовала столько внимания, что с детьми он проводил совсем мало времени. И тем не менее Михаил, который был у отца любимчиком, запомнил Фредерика как любящего, но строгого родителя. Одним из самых ярких его детских воспоминаний стала такая история: однажды, когда он был очень мал, отец попытался привить ему чувство ответственности, устроив «театральную» порку. Михаил ложно обвинил слугу в том, что тот взял яблоко, которое на самом деле съел он сам, и Фредерик, желая преподать сыну урок, пригрозил наказать слугу, прекрасно зная при этом, кто виновник. Он зашел так далеко, что ударил старика несколько раз. Тогда Михаил сознался – и запомнил урок на всю оставшуюся жизнь.

* * *