Дафна - Жюстин Пикарди Страница 29

Неприятности начались во время ее двухнедельного сентябрьского визита в Лондон: Томми отказался возвращаться в частную клинику, чтобы пройти новый курс лечения. «Ты не заставишь меня вернуться в эту камеру пыток», — сказал он Дафне, когда она предложила ему проконсультироваться с врачами, прежде чем пытаться вернуться к работе. Однако после четырех недель, проведенных в Менабилли, местный доктор из Фоуи счел, что Томми достаточно здоров, дабы вновь приступить к исполнению своих обязанностей в Букингемском дворце, хотя Дафна и не была убеждена, что Томми действительно поправился. Конечно, лицо ее мужа теперь не казалось таким серым, как в пору его возвращения домой из больницы, он уже не рыдал, как раньше, и перестал напиваться. Однако после отъезда из Менабилли детей и внуков он по-прежнему молчал в присутствии Дафны. Она подозревала, что он убедил доктора разрешить ему вернуться к работе, использовав это как уловку, чтобы возобновить связь со Снежной Королевой. Дафна была почти уверена, что он по-прежнему разговаривает по телефону со своей любовницей всякий раз, когда жена находится на безопасном расстоянии в писательской хибаре, хотя ей была ненавистна сама мысль мучить его своими подозрениями, это представлялось ей слишком унизительным, слишком напоминающим вспышки ревности отца по отношению к ней. Когда настало время, она решила ехать с Томми на его квартиру, чтобы помочь ему там обосноваться. Так Дафна, во всяком случае, говорила ему, прекрасно при этом понимая: он знает, что она собирается не спускать с него глаз.

Они не разговаривали почти всю дорогу от Корнуолла до Лондона, сидя друг против друга в душном купе первого класса. Томми спрятался за газетой, как за крепостной стеной, Дафна глядела в окно на медленно проплывающие мимо леса и болота, на начавшую опадать листву и поблекший папоротник-орляк. Когда поезд в Плимуте пересекал реку Теймар по высокому мосту, сердце Дафны упало, заныло от ощущения, что она покидает свой край, лишается надежного пристанища. Весь путь был ей прекрасно знаком, но движение в этом направлении страшило ее, не радовал даже ее любимый участок маршрута, когда железнодорожная линия, извиваясь вдоль побережья Девона, почти парила над волнами.

— Только взгляни, дорогой, — сказала она Томми, когда они огибали широкий морской рукав в Долише, где отлив оставил на берегу целую флотилию лодок.

Томми на мгновение отложил в сторону «Таймс» и сказал:

— Довольно унылое зрелище в такой серый денек — бесконечные пространства грязи до самого горизонта…

— А мне кажется, это всегда красиво, — заметила Дафна.

— Неужели? Наверно, я слишком часто наблюдал этот вид, таскаясь в Лондон и обратно неделю за неделей все эти годы.

Он вновь взял газету, закрыв ею лицо, а Дафна подавила тяжелый вздох. Она хотела сказать ему, что проделывает тот же путь последние тридцать лет, но знала, что бессмысленно напоминать ему об этом. Как бы то ни было, вполне естественно, что они с Томми ощущают все по-разному, слишком уж непохожи они друг на друга по сути своей.

К тому времени, когда поезд остановился у перрона Паддингтонского вокзала, повисшая между ними тишина, казалось, обрела собственный звук, напряженность готова была вот-вот разразиться скрежетом, похожим на тот, что издает во сне человек, крепко сжимая зубы. Они встали в очередь на стоянке такси, а затем каждый забился в свой угол на заднем сиденье. Томми сжимал ручку чемодана, костяшки пальцев побелели, руки слегка тряслись. Дафна гадала, вызвано дрожание его рук вибрацией мотора или это последствия лечения в частной клинике. Охваченная внезапным приступом жалости к мужу, она положила руку поверх его ладони.

— Похоже на контузию, верно? — спросила она.

— О чем ты?

— Обо всем, что мы пережили за это лето. Словно навалилась страшная усталость после битвы, и теперь мы должны отдыхать и восстанавливаться…

Но и в Лондоне их не ждал ни отдых, ни покой, лишь печаль и уныние. Дафна не могла работать в мрачной квартире в Челси, где все было пропитано слабым запахом газа, а из окон открывался гнетущий вид на закопченные дымовые трубы, глухие стены и на голубя с искривленными, деформированными когтями, нашедшего случайную смерть на подоконнике. Она не могла здесь дышать среди транспорта и толп людей с серыми лицами, тягостное впечатление производили на нее глубокие ущелья между зданиями из красного кирпича, угнетало отсутствие открытого пространства, если не считать площади Слоун-Сквер с пыльным кустарником, — и все это в обволакивающем город густом тумане мыслей миллионов незнакомых людей. Сосредоточиться она умела только в тиши Менабилли, на своем острове, своем Гондале, вдали от бессмысленного городского гомона. Ее бесило, что она оторвана от создающего ощущение безопасности дома, и хибары в саду, и тропинки, ведущей к морю, что она вдали от своей привычной рутины, от прогулок, от всего, что позволяет ей сохранять душевное здоровье… Она вдали и от Ребекки, ведь Ребекка — часть Менабилли, совсем не безопасная, но, по крайней мере, это знакомая опасность, и Дафна владеет искусством держать ее, если потребуется, на расстоянии, в бухте, рядом с обломками погибшего корабля: пусть Ребекку поглотило море, но отлив может вновь открыть, и тогда уж от нее не удастся отделаться, но, во всяком случае, будешь к этому готов.

В конце концов Дафна оставила попытки работать в замкнутом пространстве маленькой квартиры, решив продолжать свои изыскания в читальном зале Британского музея, ведь именно здесь хранилась коллекция Т. Дж. Уайза — рукописи семьи Бронте и другие редкие письма и книги. Она решила, что будет работать там весь день и, возможно, в обед встретится с Питером — его офис был как раз через дорогу, напротив входа в музей, на Грейт-Рассел-стрит.

Почему же она не позвонила Питеру в тот день? Почему вместо этого набрала номер Снежной Королевы, стоило Томми уйти на работу в то утро? Дафна не планировала этот разговор, но внезапно поймала себя на том, что перелистывает страницы записной книжки Томми, лежавшей рядом с телефоном, а потом крутит диск, надеясь втайне от себя, что никто не ответит. Но трубку на другом конце провода сняли, и Дафна, услышав, как женский голос спросил: «Алло?» — нашла в себе силы заговорить, чтобы заполнить чем-то вопрошающее молчание. Но что она может сказать Снежной Королеве? Дафне хотелось задеть ее за живое, чтобы та испытывала такую же тревогу, как она, хотелось растопить этот лед, превратить ее в реальную женщину взамен некоей фигуры, неясно вырисовывающейся в воображении Дафны. Ей хотелось быть жестокой, довести эту женщину до слез. Но когда Дафна услышала свой голос, оказалось, что она говорит совсем другое, совсем не то, что собиралась сказать.

— Как вы, возможно, слышали, я сейчас в Лондоне и подумала, что было бы неплохо увидеться с Вами.

Она не дала сопернице времени, чтобы отказаться, поспешно предложив ей встретиться сегодня у входа в Британский музей.

И хотя голос Снежной Королевы на другом конце провода оставался холодным, она, к удивлению Дафны, согласилась с ней встретиться. Конечно же, безнадежная затея: разгадать эту женщину было столь же сложно, как прочитать рукописи Бронте в музее, — она не выдала ни одной своей тайны, и Дафна с трудом заставляла себя отводить от нее взгляд, когда они сидели рядом на скамейке, как парочка на первом свидании или тайные любовники. Снежная Королева была сдержанна и изящна, словно балерина или одна из фавориток Джеральда. Казалось, ничто не может заставить ее дрогнуть и оступиться, ее ничуть не тронули слезы, стоявшие в глазах Дафны, по крайней мере она притворилась, что их не заметила, лишь пригладила собранные на затылке волосы, а холодный взгляд синих глаз был так же спокоен. Рядом с ней Дафна ощущала себя неуклюжей, плохо одетой (ей мерещилось, что брюки делают ее мужеподобной, блузка измята, шляпа неловко нахлобучена) — словом, весьма простоватой на фоне бежевого шелкового платья безупречного покроя и дорогого кашемирового пальто Снежной Королевы. Пальцы Дафны были испачканы чернилами, ногти сломаны и обкусаны — не то что выкрашенные блестящей бледно-розовой краской ногти Снежной Королевы, которым скорее следовало быть кроваво-красными когтями.