Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель Страница 29

– Этот человек знает толк в своем деле, – продолжил Киприан. – Когда он здесь обоснуется, многие местные булочники растеряют клиентов.

– Его булочная расположена за городом? – поинтересовалась Агнесс. – Ты выглядишь так, будто в дорогу собрался.

– Я спросил его, почему он решил переехать именно в Прагу, а не в какой-нибудь другой уголок страны. Ведь и Курпфальц – город протестантов. Он ответил, что благодаря даренной кайзером Рудольфом привилегии, обеспечившей протестантским городам в Богемии, помимо всего прочего, еще и свободу вероисповедания, которую, кстати, признали в свое время и кайзер Маттиас, и Фердинанд, новый король Богемии, Богемия вскорости станет самой крупной протестантской державой на всей территории империи. Впрочем, лично я не верю, что представители власти в Богемии и правда считают, будто король Фердинанд станет придерживаться данных им обещаний, но императорские привилегии действительно дают им право свободного выбора короля. Согласившись считать Фердинанда своим королем, они оказали кайзеру Маттиасу одолжение, а следовательно, их оставят в покое и они смогут объединить силы и выработать единую стратегию. Бьюсь об заклад, что где-то уже готовят аннулирование признания Фердинанда королем. Они просто ждут подходящего момента.

Агнесс промолчала. Киприан переложил булочку в другую руку. Улыбка его стала еще шире.

– Ты такая красивая, – мягко произнес он, и Агнесс, заметившая, что покрывало снова сползло, быстро натянула его обратно и скорчила рожицу.

– Я ужасно толстая! – невольно вырвалось у нее, как обычно, когда Киприан восхищался ее внешностью.

Он отрицательно покачал головой. Разумеется, он прав: если бы для жены зажиточного компаньона и дочери живущего в Вене торговца категорически не запрещалось носить старые платья, она бы по-прежнему могла носить ту одежду, в которой красовалась, когда ей было двадцать лет. Две неблагополучные и три благополучно разрешившиеся беременности, так же как и прошедшие годы, конечно, оставили свой след. И хотя Агнесс прекрасно осознавала, что по-прежнему стройна, она видела, что тело ее уже не так упруго, как раньше, а полная грудь со временем весьма заметно обвисла. Когда Киприан, играя, щипал ее чуть ниже спины, где раньше он в лучшем случае мог ущипнуть лишь кожу, на нее иногда накатывало разочарование. Впрочем, ей казалось, что душа ее с дней юности постарела не более чем на пару лет, однако тело говорило, что она ошибается.

– Булочник считает, что через какой-нибудь год или два Богемия станет раем для протестантов и обратит в свою веру остальную часть империи. С его точки зрения, католическая вера – это позавчерашний день.

– А ты как считаешь?

Киприан подбросил булочку и ловко поймал ее.

– Я думаю, что надо бы отправить пару-тройку этих булочек моему братцу, чтобы он наконец-то понял, в чем состоит разница между просто булочником и Булочником с большой буквы.

Вопреки ее ожиданиям, он не откусил нарочито большой кусок булочки, а продолжал сидеть на подоконнике и молча смотреть на нее, и сердце ее снова учащенно забилось, однако на сей раз от неожиданного, беспричинного страха. Агнесс посмотрела мужу в глаза, затем снова окинула взглядом его одежду (она не слышала, как он одевался, ибо Киприан мог двигаться бесшумно, как рысь) и почувствовала, что у нее пропал аппетит, а вместе с ним и желание полакомиться свежей выпечкой.

– Объявился дядя Мельхиор, – утвердительно произнесла она.

– Дядя Мельхиор в Праге бывает чаще, чем в Вене, – возразил ее муж. – И каждый раз, приезжая сюда, он навещает нас. Разве ты забыла? – Он продолжал широко улыбаться.

– Ты прекрасно понял, что я имела в виду.

Киприан промолчал. Внезапно он положил булочку на подоконник, отвернулся и посмотрел в окно. Агнесс стала разглядывать его профиль. Улыбка исчезла с его лица, и она почувствовала, как у нее сжалось сердце и перехватило дыхание. В тот же миг Агнесс как будто снова стала двадцатилетней: в ней проснулась уверенность в том, что она навсегда потеряла Киприана, а жизнь ее, оказавшаяся сплошной ложью, прошла, не успев начаться. Она заглянула в холодную тень, снова упавшую на нее спустя столько лет, тень чудовищной книги, из-за которой за ее родителями и за мужчиной, которому она подарила свою любовь, начали безжалостную охоту. По ее коже побежали мурашки.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказал Киприан.

– Но ты чего-то боишься…

– Я много чего боюсь. Например, боюсь, что может пойти дождь, когда я буду на улице с непокрытой головой. Что мой брат поймет, что он ничего не стоит как булочник, и попросит меня взять на себя заботы о пекарне. Что ты однажды поймешь, что сыта мной по горло, и заведешь себе двадцатилетнего любовника, которому придется сильно попотеть, чтобы не отстать от тебя.

Комплимент не порадовал Агнесс.

– У вас было соглашение, – сухо произнесла она, – у тебя и кардинала. И ты его еще в тот раз выполнил более чем на сто процентов. Ты ему, смею напомнить, ничего не должен.

– Правильно.

– Но ты все равно бежишь к нему каждый раз, как только он свистнет.

Киприан смотрел на жену с улыбкой, ясно сказавшей ей: как бы он ни любил ее и свою семью, все равно в его сердце остается место, принадлежащее не ей и не детям, а Мельхиору Хлеслю. Агнесс охватила досада, но страх, медленно сжимающий ей горло, был сильнее.

– Ты считаешь, что речь идет о… о ней? – Неожиданно она поняла, что ей не хватает воздуха.

Киприан пожал плечами.

– Черт побери, Киприан, ну почему за все эти годы ты ни капельки не изменился? Ты так и остался устрицей, – упрекнула его Агнесс, – вечно прячешься, закрывая створки.

Он вновь промолчал. Она сердито сверкнула глазами. Солнце уже повернулось и теперь освещало Киприана сбоку, из-за чего лицо его казалось более худым, а морщины и многолетняя усталость сгладились. Теперь он выглядел почти так же, как в тот день, когда они стояли в вечерних сумерках на воротах Кэртнертор и говорили о том, как сбегут вместе далеко-далеко… Его новый старый образ просто потряс ее. После того дня ее мир рухнул, и до сих пор ей иногда тяжело было понять, почему они все тогда не погибли. Киприан снова улыбнулся. Агнесс прикусила губу и сдержала слезы.

– Через три дня из Вены вернутся Александра и оба мальчика, – сдавленно произнесла она.

Киприан встал и надел шляпу.

– Я только в Градчаны и назад, – сказал он. – Я успею вернуться к их приезду.

Он поцеловал ее в губы, и она поразилась, какие они у него холодные. Внезапно Агнесс охватила ненависть к этому человеку, к его спокойной уверенности, к убежденности в том, что именно он должен заботиться о ее безопасности, к его преданности дяде, который стал самым могущественным человеком во всем государстве и у которого, вообще-то, должно быть достаточно помощников для самых разных заданий и нет необходимости постоянно прибегать к помощи племянника. Она возненавидела его за то, что он делал всю грязную работу сам, вместо того чтобы перепоручить ее выполнение другим, ненавидела его за деловые качества, приведшие к тому, что дядя Мельхиор Хлесль в трудной ситуации обращался к нему, и ни к кому другому. Агнесс ненавидела его за то, что он, очевидно, куда лучше мог справиться со своим страхом, чем она.