Россия: народ и империя - Джеффри Хоскинг Страница 28

Желание придать науке и технике особое положение в российском обществе зародилось у Петра в результате переписки с Лейбницем, начавшейся в 1697 году. Лейбниц, одобривший грандиозные планы по распространению цивилизации, знаний и техники по всему миру, очень обрадовался, что в числе его приверженцев оказался император России. Лейбниц рекомендовал Петру привлекать иностранцев, способных взять на себя распространение полезных знаний, и в то же время открывать школы, библиотеки, музеи, ботанические и зоологические сады, которые собирали бы знание во всех его формах и делали доступным населению. Лейбниц также советовал учредить в России собственные исследовательские институты для изучения огромных и остающихся неизвестными ресурсов страны и выработки предложений по изучению и развитию национальной экономики.

Петр I воплотил в жизнь большую часть этой программы: открыл первый российский музей (Кунсткамера в Петербурге), распорядился о закупке книг для первой публичной библиотеки, финансировал экспедиции в малоизвестные регионы для поиска полезных ископаемых и нанесения на карту их месторождений. В более поздние годы Петр заложил основу для национальной Академии наук, взяв за образец лондонское Королевское общество и Парижскую академию наук. Сделать это в России было очень трудно — из-за отсутствия местных ученых для комплектования штатов. Некоторые советники, включая Кристиана Вольфа из университета Галле, предупреждали царя, что основывать Академию, не имея сети образовательных учреждений более низкого уровня — значит ставить телегу впереди лошади.

Петр, уже как бы построивший столицу в воздухе и опустивший ее на землю, был не из тех, кто уступает таким советам. Неудовлетворенный прежними планами распространения в России западных учений, царь решил, как уже случалось не раз, поступить по-своему.

План, одобренный им в 1724 году, предусматривал создание вместе с Академией еще и университета и даже гимназии, что позволило бы и готовить студентов, и преподавать им новейшие знания. Задуманное императором осуществилось вскоре после его смерти.

В результате всех усилий Петра I Россия получила науку и знания, соответствовавшие самому высокому международному уровню, а это подкрепило претензии империи на роль ведущей европейской державы. С самого начала именно наука и образование стали престижными и приоритетными объектами внимания государства. Но и этот прыжок через несколько ступенек к строительству научного общества имел свою цену. Почти все первые ученые России являлись иностранцами, в основном немцами, а потому довольно широко распространилось мнение, что наука — это нечто чуждое жизни простых людей. Так как начало распространения знаний и образования совпало с ограничениями деятельности церкви, и то и другое ассоциировались с безбожием, даже с происками Антихриста.

Человеком, чья духовная биография во многом напоминала биографию Петра, был Михаил Ломоносов (1711–1765), возможно, первый выдающийся коренной русский ученый. Его детство прошло на севере, где не было крепостного права и где независимости духовной жизни в немалой степени способствовало староверчество. Увлекшись русскими версиями псалмов, юный Ломоносов ухитрился добраться до Москвы, чтобы изучать стихосложение. Назвавшись сыном дворянина, он поступил в Славяно-греко-латинскую академию, где проявил явные способности. Его пригласили студентом в недавно открытую Академию наук, затем отправили на учебу в Германию.

После возвращения Ломоносов преподавал химию, минералогию, риторику, стихосложение и русский язык в Академии, причем во всех этих областях добился значительных успехов. Он также вел кампанию по освобождению высшего образования от немецкого влияния, для чего открыл в Москве Российский университет, распахнувший свои двери в 1755 году. Его теория трех уровней русского языка во многом способствовала формированию устойчивого письменного языка из путанной смеси церковно-славянского, бюрократического и разговорного русского. Но, как и у Петра, просветительская работа сочеталась у Ломоносова с эпизодами грубой несдержанности, когда он даже делал неприличные жесты в адрес своих немецких коллег и называл их Hundsfötter и Spitzbuben — это грубые ругательства.