Беллинсгаузен - Евгений Федоровский Страница 28

Но все гардемарины были правы в одном: не привыкли русские на мелочи разбрасываться, разумно копейку считать, оттого всюду дыр много, откуда всё и сыплется, как зерно из дырявого мешка. В одном месте зажмут, в другом ослабят, смотришь, и ушло прахом.

Что же касается воинства... Англичан справедливо называли искусными мореплавателями и храбрыми воинами. Во всех сомнительных случаях они пользовались правилом адмирала Нельсона: «Сражайся!» Они смело вступали в сражение даже при невыгодных ветрах и многочисленном противнике. В то время Англия вела доблестную морскую войну против Франции в Атлантике, Северной Америке, Вест-Индии. Порядок на кораблях поддерживался отменно. На добротно построенных судах было уютно и чисто. Офицеры жили в отдельных каютах, матросы — на закрытой палубе. Каждую субботу все помещения драились песком. Сырость изгонялась подвесными очагами, борта окуривались селитрой и уксусом. По утрам, в десять часов, по сигналу барабана выстраивалась команда. Дежурный офицер с лекарем производили осмотр: опрятны ли матросы, нет ли больных?

Однако небрежность англичан к сохранению своих кораблей от огня приводила в недоумение. Только за три года пребывания Беллинсгаузена на гардемаринской практике у них сгорело пять кораблей. Русские же со времён Петра не потеряли по этой причине ни одного судна. При «адмирале четырёх морей» сгорела лишь «Нева», да и то от молнии. В 1781 году в Кронштадте погиб фрегат «Мария» — по причине того, что в шкиперской были оставлены иностранные самовоспламеняющиеся краски, о коварном свойстве которых никто не знал.

А вот в Плимутской гавани прямо на глазах Фабиана случилось несчастье на фрегате «Амфион». Этот корабль готовился к походу в Средиземное море. Матросы обедали, остальные прощались с жёнами, сёстрами, друзьями. Капитан с офицерами сидели за столом на открытой верхней палубе. Вдруг корабль вздрогнул. Капитан и его помощник не медля сиганули в воду. Остальные по нерешительности стали жертвой взрыва — вместе с гостями. Это случилось в четыре часа пополудни. Позднее комиссия из Адмиралтейства долго искала причину: не от злого ли умысла погиб фрегат? В конце концов пришла к выводу, что каким-то образом огонь то ли от свечи, то ли от матросской трубки проник в пороховой погреб. Он-то и явился причиной трагедии.

Но ещё большую несуразность усмотрел Фабиан в том, что английские капитаны вступали в командование кораблём часто в последний момент, буквально накануне предстоящего похода. С офицерами и матросами они знакомились уже в море. А ведь командир должен хорошо знать своих людей — они же его опора. Неразумной показалась и традиция, когда капитан занимается только кораблевождением, его помощник — вооружением, особый комиссар — провиантом. Капитан должен быть всему голова, вникать в мелочи корабельной жизни, подобно главе большой и дружной семьи.

Походили русские гардемарины на транспорте «Алиакс» под началом лейтенанта Макмана, потом перебрались на линейный корабль «Елена» капитана I ранга Брефа. Командиры английские дали им снисходительные характеристики. Как раз в это время подошла к Портсмуту эскадра Петра Ивановича Ханыкова. Воспользовавшись оказией, гардемарины перебрались на русский фрегат. Они должны были представиться адмиралу и на шлюпках пришли на флагман.

— Ба! Старый знакомец! — воскликнул адмирал, едва увидев Фабиана в гардемаринском мундире. — Всё ж попал? Молодцом!

Своим офицерам он пояснил:

— С этим сорванцом в одном дельце участвовали, семь лет, считай, не виделись.

— Господа гардемарины! — сделал шаг вперёд Лука Богданович как старший группы, поняв, что пришла пора представиться официально.

Все вытянулись по стойке «смирно».

— Ваше превосходительство! Отделение гардемарин в составе Беллинсгаузена, Александра и Петра Дурасовых, Морица и Василия Берхов имеет честь доложить о прибытии в вашу эскадру после морского волонтёрства на аглицких судах. Докладывает капрал Богданович.

— Вольно, господа, — опустил руку от шляпы Пётр Иванович. — Прошу в кают-компанию.

О знакомстве с Ханыковым Фабиан никому не говорил, опасаясь прослыть за хвастуна. Но втайне прислушивался ко всему, что удавалось о нём услышать. По флоту вести расходятся быстро, особливо дурные или потешные. И горько было Фабиану, что его благодетель в истории флота как-то стороной шёл. Хорошего о нём говорили и писали мало, чаще шёпотом передавали всякие кавы. Исстари повелось на Руси: не публично обвинять, а заглазно и правду хоронить вместе с обвинённым. Вот сейчас, когда многому уже научился Фабиан, кажется, начало приходить понимание, почему Ханыкову не везло. Был он обыкновенным служакой, не царедворцем, не блюдолизом. Да и лицом топорным обладал, лошадиным, в пору придворных дамочек пугать. К матросам же и подчинённым относился по-простому, норов не выказывал, не чванился. Товарищам Фабиана приглянулся сразу, расспросил каждого об успехах, о новых командирах, пришедших в Корпус. Он-то ненамного моложе был Голенищева-Кутузова. За чаем вспомнил о своём учении, завёл разговор о том, как у них однажды многомудрый Ломоносов лекцию читал.

Рассказывал учёный о порохе. И не столько о его составляющих — селитре, угле и сере, сколько о разуме человеческом, странствующем в лабиринтах загадок и способном видеть сквозь мглу невежества сокрытые природой общие законы её. И всякий раз проникая в секреты вещества, человек должен помнить, что перед ним некая тайна и, разглядывая её, как бы она ни была мала, он вторгается в великую тайну натуры, суть природы — взаимосвязанность всего сущего от звёзд небесных до человеческого естества. И порох — такая же частица природы, и проникновение в его состав требует немалых познаний к фундаментальным законам жизни, к Вселенной относящимся.

— А особо душу тянули слова его о том, что работные люди, кои сей порох выделывают, должны почитаться за наиполезнейших в государстве людей, ибо они трудами рук своих делают армию сильной, флот непреоборимым, — раздумчиво вспоминал Ханыков прошедшее, обладая, сразу стало видно, хорошей памятью. — И ещё подтверждал наш мудрец, что держава не единою только властью сильна, но совокупным всего о ней народа радением. Потому и вы, государи мои, столь станете Отечеству нашему полезны, сколь всё сие сердцем примете и осознаете себя одной из необходимых частей его...

Беллинсгаузен уже разных людей насмотрелся. Адмирал в его представлении разве на ступеньку ниже был самой императрицы. Иные верховные особы старались во что бы то ни стало добиться неизгладимого эффекта собственного присутствия, а вот Ханыкову совершенно несвойственны были самолюбование и напыщенность, как чужды они по-настоящему большим и мудрым людям. Поэтому и не шла служба у Петра Ивановича столь блистательно. В адмиральской среде, хотя и более демократической, нежели в армейской, тем более гвардейской, придворной, он слыл, очевидно, за белую ворону.

Простившись с Дурасовыми, Берхами и Богдановичем, разрешив им ознакомиться с флагманским кораблём, Пётр Иванович попросил Фабиана задержаться.

Он снял камзол, повесил его на вешалку, стянул с головы парик с тупеем ^[10], натянул его на «болван», обнажив голый череп, через который пролёг наискось глубокий белый шрам от янычарского ятагана.