Жизнь спустя - Юлия Добровольская Страница 27

Спасибо Хрущёву, наступил и этот день, 21 сентября 1955 года, когда меня вызвали в прокуратуру, чтобы сообщить, что моё дело пересмотрено и приговор ОСО, Особого Совещания, «за отсутствием состава преступления» отменён. Дотелепкался-таки голубой ЗИМ! Не прошло и одиннадцати лет…

Прокурор произнёс прочувствованную речь – видимо, многократно обкатанную: нас ведь было много. Справки о реабилитации выдавали не только выжившим, но и посмертно – родственникам. Само собой следовало и восстановление в партии. Кое-кто меня укорял: как можно туда возвращаться! Но меня заело: взяли партбилет – пусть положат на место! А там будет видно. Да и совковость моя была ещё не вся изжита.

Лёва Разгон, наш мудрый-мудрый ребе, после семнадцати лет тюрем и лагерей тоже согласился, чтобы его восстановили.

Последовало приглашение преподавать в МГИМО МИД СССР, Московском государственном институте международных отношений при министерстве иностранных дел СССР, готовившем дипломатов и журналистов-международников. В стенах этого престижного института я провела девять лет – годы «оттепели». Учились в нём тогда только лица мужского пола; девушек стали принимать лишь когда у Молотова подросла дочь Светлана, та самая, что при вступлении в партию на вопрос комиссии, кто её родители, ответила: «Отец – Вячеслав Михайлович Молотов, министр иностранных дел, а матери у меня нет». (Жену Молотова, Жемчужину, ведавшую парфюмерной промышленностью, Сталин на всякий случай посадил за решётку.)

Кафедрой романских языков заведовал Семён Александрович Гонионский; потом он стал деканом, а когда мы поженились, перешёл в Институт этнографии Академии наук. Преподаватели были отменные, как на подбор. Студенты разные; чтобы поступить в МГИМО, надо было отвечать многим анкетным требованиям. Какой-то малый процент отводился выходцам из рабочего класса и крестьянства, а также – представителям соцстран.

Принадлежавший к первой классовой категории мой студент Елизов пригласил меня в гости в общежитие и, выставляя угощение, на полном серьёзе спросил:

– Вы какао уважаете?

Однако экзамен по итальянской литературе захотел сдавать по-итальянски. Я читала этот курс на языке, – так было заведено, – но экзамен можно было сдавать и по-русски.

Иностранцев было немного: немец из ГДР Грунд, венгр Дьердь Рети – впоследствии переводчик книги Марчелло Вентури «Улица Горького 8, квартира 106» на венгерский язык (под зазывным названием «Юлия – живая легенда»), и два китайца, обожавших неаполитанские песни. На ежегодных курсовых вечерах самодеятельности (на изучаемом языке) они исполняли дуэтом «О соре мио» (O sole mio) и «Катали» (Catari). Кстати, Алёша Букалов до сих пор помнит свою роль из «Пиноккио» – шпарит наизусть! И пеняет мне за то, что поставила ему двойку на экзамене по итальянской литературе – серьёзно провинился, не прочёл «Обручённых» Мандзони.

Китайцы, хоть и на одно лицо, были разные: один сделал карьеру, другой застрял на первых ступенях дипломатической иерархии. Тот, что сделал карьеру, будучи консулом в Милане, узнал от кого-то, что я тоже здесь, стал меня разыскивать через советское посольство, но там, якобы, ничего обо мне не знали. Тут ему пришла в голову гениальная мысль – поискать мой номер телефона в телефонной книге (коих ни в СССР, ни в Китае не водилось, потому и соответствующего рефлекса не выработалось). В один прекрасный день он ко мне явился с супругой и с подарками.

Мы с Ледой Визмарой сидели на террасе, под цветущей глицинией. Консул поведал ей, как он у меня учился. Всё было ладушки – пили китайский чай, вспоминали былое. Но я всё испортила, на его приглашение посетить Китай ответила:

– Подожду, когда у вас будет демократия.

Человека как подменили. Он ощерился:

– Это всё газеты! Врут, что в Китае нет демократии!

– А Тьенанмен?

Разошлись с прохладцей. За приглашение на приём в консульство по случаю национального праздника 1 октября я поблагодарила в письменной форме.

Нехорошо получилось. Он так меня разыскивал… Лёва Разгон упрекнул бы меня, как всегда, в нетерпимости.

А о втором китайце мне рассказал Алёша Букалов, его однокурсник. Оба работали в Сомали и встретились на дипломатическом приёме. В это время советско-китайские отношения напряглись, и мой китаец боялся открыто общаться с советским дипломатом. В очереди за коктейлем он встал за его спиной и шепнул:

– Я положу на стол книгу, возьми и передай её Юлии Абрамовне Добровольской…

Алёша передал. Книга была итальянская, неважно какая. Книга – привет.

Студенты приходили ко мне восемнадцатилетними, устанавливалось доверие, они приводили мне на смотрины невест, называли Юлями дочек, делились бедами, втягивали меня в переживания по поводу разводов, знакомили со вторыми, окончательными, жёнами…

Взрослея, ребята понимали, что дружба со мной требует немножко смелости – во всяком случае самостоятельного образа мыслей, ибо было во мне, в постном МГИМО, что-то «скоромное». На это решился всем своим свободным, добрым существом Алёша, ныне заведующий корпунктом ИТАР-ТАСС в Риме, и внешне суховатый, но внутренне богатый Феликс, ныне посол на пенсии и московский корресподент миланской газеты «Фольо» (на хорошем итальянском языке) Феликс Иосифович Станевский.