Воровка. Королевы бандитской Одессы - Ольга Вяземская Страница 27

— Пестровато…

Затем переместилась на полшага и обратила взор на куда более дорогие украшения из платины с бриллиантами. Здесь ее тоже ничего не заинтересовало. Во всяком случае, отворачиваясь от драгоценностей, она бросила:

— Скучновато.

Ее внимание привлекла небольшая бархатная палетка, на которой под теплым солнечным светом из окна сверкали гранями небольшие бриллианты без оправы. Камни были невелики, но дивно хороши. Дама сделала знак ошалевшему от сладостных видений приказчику, и он, не совсем понимая, что происходит вокруг, вытащил палетку из-под стекла. Сама же покупательница задумчиво сняла тонкие кружевные перчатки и теперь поигрывала ими. Наконец камни на черном бархате оказались прямо перед ее глазами.

— Да, недурны… А вот этот камень. Уважаемый, скольких карат?

Приказчик вспотел и, не опуская глаз, пролепетал:

— Три-с…

— А вот этот? — дама взглянула прямо в глаза Вениамину.

— Четыре с четвертью, мадам… — Губы приказчика еле шевелились. Он уже представлял, как по вечерам будет приглашать незнакомку в свою холостяцкую квартирку.

— Однако же… А по виду совершенно одинаковые.

— Огранка-с. Обратите внимания — это просто «роза». — Приказчик опустил глаза на более дешевый камень, а потом на более дорогой. — А вот это «испанская роза», нижние грани составляют-с многогранник.

— Как интересно, — промурлыкала дама, осторожно беря в руки сначала один камень, потом другой. — И верно, нижние грани составляют… Что ж, друг мой. К вечеру появится мой супруг, он выкупит у вас и эти два камня и, пожалуй, еще вот это, — дама тронула ногтем совсем крошечный камешек, который, однако, блестел ярче всех прочих. Приказчик обратил внимание, какие узкие у дамы руки, насколько длинные пальцы и как идут к длинным миндалевидным ноготкам выбранные украшения (и потому не услышал слова «муж»). — Отложите их до… да, до шестого часа.

— Будет исполнено. Для кого прикажете записать камни?

Дама усмехнулась.

— Так и запишите, любезный, для «испанской розы»…

— Слушаюсь, — поклонился приказчик.

Он осторожно вынул из палетки камни и переложил их в крошечную коробочку с бархатом благородного серого цвета. Каждое его движение было уверенно-осторожным.

— Всего доброго! — бросила дама, натягивая перчатки.

— Рад услужить, — снова поклонился Вениамин, однако дамы уже не было в магазинчике.

Экипаж был на том же месте, где остановился. Дама опустилась на сиденье.

— Трогай, дружок. Только осторожно — дорога скверная.

Дорога была такой же, как и во всем городе, но кучер предпочел не открывать рот. Непростая была дамочка, а с такими лучше не спорить.

Коляска покатила, дама, откинувшись на спинку сиденья, осторожно стягивала с правой руки перчатку. Наконец черные кружева были сняты. Теперь следовало так же осторожно… вытащить из-под длинных ногтей выбранные камни. Уж столько раз она поделывала этот фокус в самых разных магазинчиках и лавчонках, и ни разу никто не заметил того мгновения, когда на палетку ложилась искусная подделка, а камешек прятался под ногтем и приклеивался к едва заметной капельке прозрачной смолы. Не зря же она в такую жару надевала перчатки…

Камешки заиграли на ярком солнце, переливаясь всеми цветами радуги. Дама, поигрывая ими в полураскрытой ладони, пробормотала:

— Вот уж не понять, отчего их называют вечерними украшениями. Днем они так волшебно играют в солнечном свете. А вечером кажутся просто тусклыми прозрачными стекляшками. Странно, право, странно…

Дама мечтательно улыбнулась и попыталась вспомнить, когда же впервые увидела бриллианты.

* * *

…Только вчера она сошла с варшавского поезда с крошечным саквояжем. И уже на следующий вечер фланировала по Приморскому бульвару.

— Да-с, тогда Одесса была волшебным сном. Четвертый по населению город в империи. Чуть больше семидесяти лет, но слава о нем преудивительная. Ничего нет странного в том, что сюда стремится и стар, и млад…

В середине шестидесятых голов XIX века Одесса была именно такой — гостеприимной, свободной. Город строился по единому плану, градоначальники не жалели средств на самые модные технические новинки, презирали стяжателей и снискали себе славу великих управителей.

В 1866 году закончилось строительство Одесской железной дороги, и среди первых пассажиров на перрон сошла двадцатилетняя варшавская мещанка Сура (Соня) Соломоняк. Юной провинциальной девушке Одесса показалась настоящим Парижем или Миланом. Множество нарядной и далеко не бедной публики на променаде — купцы, буржуа, дамы в роскошных туалетах… Они съезжались со всей империи на грязи в Куяльник. Звучала французская и итальянская речь, местные жители общались на потрясающей смеси греческого, русского, украинского и идиша.

Молодость Суры Соломоняк прошла в бедных еврейских кварталах Варшавы. Конечно, девушка в совершенстве знала идиш и польский. Ступив на камни Одессы, она сразу влюбилась в город. Первый же день на променаде запомнился ей навсегда — от порта ветер нес запах кефали и шальных денег, широкие ладони каштанов закрывали гуляющих от жаркого южного солнца.

Море, солнце, контрабанда, биржевые спекуляции… Это был свободный город, над которым гуляли раздольные ветра. В Российской империи только-только отменили крепостное право. Рабская лапотная забитая страна стала делать первые, пока еще неуверенные шаги на бесконечном пути реформ и прогресса. А Одесса — вольная гавань — изначально была построена на принципах капитализма. Это был город юный и, вероятно, самый свободный в империи.

Одесса становилась образцовым городом — городом прогресса: сооружен шикарный водопровод, уже полвека как идут представления в оперном театре, обороты местных купцов, ювелиров, контрабандистов превысили обороты столичной торговли. На шальном золоте, конечно, росла и теневая империя. Росла едва ли не быстрее, чем торговля легальная. Неудивительно, что в преступный клондайк стекались аферисты всех мастей.

Центром теневого бизнеса, как сказали бы через полтора столетия, стала некогда пролетарская Молдаванка. Именно здесь сосредоточились «сливки» преступного общества — скупщики краденого, воры, жрицы любви.

После скучной и чопорной Варшавы Молдаванка показалась Соне настоящей республикой свободы. Здесь не было ни религиозных, ни сословных предрассудков…

* * *

— Здесь не было правил… — проговорила дама. — Точнее, не так. Одна правило все же было: своих полиции не выдавали.

— Что-с, барыня? — обернулся кучер с облучка.

— Ничего, ничего, — ответила дама, словно очнувшись от воспоминаний. — Я своим мыслям… Езжай…

— Да уж едем покуда, — пробормотал, отворачиваясь, тот.

И дама снова вернулась мыслями в те дни. Пусть прошло не так много времени, но годы успели вместить столько событий, что в воспоминаниях давно уже превратились в десятилетия.