Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века - Роберт Дарнтон Страница 26
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века - Роберт Дарнтон читать онлайн бесплатно
В первом варианте оно выглядит грубым и ожесточенным протестом:
Юбилейный год, обычно устраиваемый каждые пятьдесят лет, чтобы отметить отпущение грехов, был запланирован на 1750 год, но его отменили, что вызвало сильное недовольство в Париже.
Во втором «chansonnier» стихотворение было переработано так, что его можно было принять за призыв к цареубийству:
Этот обзор лишь мельком намекает на обилие жанров, отраженных в «chansonniers», но он показывает, что они простирались от сложной словесной игры до грубейшей ругани. Разные виды стихотворений распространяли те же мысли, что оды и песни из «дела Четырнадцати». И некоторые их виды достаточно просты, чтобы быть доступными простому народу. Хотя кто-то из авторов, возможно, и был придворным, остальные принадлежали к не столь высоким слоям общества. Лучший из них, Шарль Фавар, был сыном булочника. Его товарищи из таверн и музыкальных театров Парижа, такие как Шарль-Франсуа Паннар, Шарль Колле, Жан-Жозеф Ваде, Алексис Пирон, Габриель-Шарль Латенант, Франсуа-Августин Паради де Монкриф, происходили из скромных семей. Их отцы были мелкими служащими или торговцами; и хотя они получили свое признание – Монкриф был выбран во Французскую академию, Латенант стал каноником в Реймсе, они провели большую часть жизни среди парижского простонародья – и множество ночей в тавернах, вроде кафе «Каво», ценном источнике песен, послужившем почвой для многих «вакханальных и песенных союзов» вроде «Ordre du Bouchon», «Confrérie des Buveurs» и «Amis de la Goguette» («Орден Пробки», «Братство Пьяниц» и «Содружество Весельчаков»). Любой мог подпевать застольным песням и даже сочинить строфу-другую, зачастую приправленную острыми намеками на последние события.
Коллективное, популярное измерение сочинения песен не отражено в архивах, но есть одно дело среди документов полиции, которое иллюстрирует сочинительство среди простого люда («petit peuple») Парижа: дело мадам Дюбуа. Среди многих тягот ее загадочной жизни худшей был муж, торговавший тканью и бывший невыносимым грубияном. Однажды, после особенно неприятной ссоры, она решила от него избавиться. Мадам Дюбуа написала письмо под вымышленным именем генерал-лейтенанту полиции, сообщив, что столкнулась с человеком, который читал стихи другому человеку на улице. Они убежали, только завидев ее, и выронили стихотворение. Она подобрала его и проследила за чтецом до его дома на рю Лавандире, – где и жил месье Дюбуа. Мадам Дюбуа придумала эту историю, надеясь, что полиция выследит ее мужа и бросит его в Бастилию. Но, написав донос, она передумала. Он был грубияном, несомненно, но разве он заслуживал исчезновения в каменном мешке («oubliette»)? Одержимая раскаянием, она пошла на еженедельную публичную встречу с генерал-лейтенантом полиции и бросилась к его ногам, сознавшись во всем. Он простил ее, и дело передали в архив – вместе со стихотворением. Это не выдающееся произведение искусства, но оно показывает, какого рода стихи сочиняли ближе ко дну социальной иерархии, а его тема в точности такая же, как в припеве из «Qu’un bâtarde de catin»:
Восприятие
Чтобы изучить реакцию современников на эти стихотворения, нужно обратиться к мемуарам и дневникам той эпохи; но их писали не для удовлетворения любопытства нынешних читателей. Они чаще всего сосредоточены на событиях, чем на восприятии стихов. Но сами события формировали восприятие, неосознанно служа «пропагандой делом», которая распространялась сначала в разговорах, а потом через поэзию и песни.
Рассмотрим событие, которое послужило к созданию наибольшего количества стихов в 1748–1749 годах, – арест принца Эдуарда. Эдмон-Жан-Франсуа Барбье, парижский юрист, чьи дневники выражают умеренные настроения в обществе, упоминает об этом немедленно как о событии «государственного масштаба». Он очень подробно описывает арест принца у здания Оперы, отмечая, как слухи о нем расходились кругами от эпицентра событий: «Новость немедленно распространилась по всей Опере, куда уже прибыли зрители, а также среди тех, кто в этот момент пытался зайти туда и был остановлен на улице. Она вызвала множество пересудов, не только внутри театра, но и по всему Парижу, тем более что несчастного принца очень любили и, в большинстве своем, уважали» [137].
Барбье замечает, что газеты, даже франкоязычные газеты в Голландии, напечатали об этом событии лишь в самых общих чертах, предположительно из-за влияния правительства, которое, по его мнению, боялось, что народ начнет бунтовать, поддерживая принца [138]. Но новости продолжали передаваться из уст в уста, подпитывая «mauvais propos», за которые людей арестовывали в последующие недели. Подробные описания, разносимые «bruits public» (молвой) и «on dits» (сплетнями), заставляли шептаться весь Париж, пока 12 февраля 1749 года не был официально объявлен Второй Аахенский мир. К этому времени негодование от неподобающего обращения с принцем и унизительного мирного договора достигло самых низов общества. Простой народ отказался кричать «Vive le Roi!» во время торжеств по случаю заключения мира, как писал Барбье: «Народ в большинстве не слишком доволен этим миром, хоть он и нуждался в нем отчаянно, ведь неизвестно, что потребовалось бы предпринять, если бы война продолжилась. Говорят, что, когда две торговки на Рынках ссорятся, они говорят друг другу: “Ты так же глупа, как мирный договор”. У простых людей свои способы судить. Несчастье принца Эдуарда вызывает их недовольство» [139].
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments