Онассис. Проклятие богини - Сергей Марков Страница 26

По дороге в Грецию тринадцатилетняя Мария согласилась по просьбе капитана корабля исполнить что-нибудь во время воскресной мессы. Правда, согласилась не сразу. Отметим, что уже тогда Мария знала себе цену. Появилась она перед собравшейся публикой — офицерами команды и пассажирами первого класса — в синем платьице с белым воротничком, с распущенными по плечам иссиня-чёрными волосами. Началось её выступление с «Ла Паломы», после чего прозвучала «Аве Мария» Гуно, затем весь её репертуар, а под конец знаменитая хабанера из «Кармен», чем девочка окончательно покорила слушателей. Войдя в образ героини, Мария выхватила гвоздику из стоявшей на рояле в кают-компании вазы и бросила капитану, будто тот был Хосе. В ответ капитан преподнёс ей большую куклу, которую Мария не сразу и сообразила, с какой стороны взять: это оказалась первая кукла в её жизни. «Когда с ребёнком так обращаются, — вспоминала Мария годы спустя, — он слишком рано взрослеет и становится похожим на маленького старичка. Нельзя отнимать у детей детство. Только когда я пела, мне казалось, что меня любят…» Кстати, первые 20 долларов она заработала пением там же, в кают-компании, — их как бы невзначай кто-то забыл на крышке рояля.

Позже, по словам мужа Каллас Батисты, Мария утверждала, что мать украла у неё детство. «Моя мать, — рассказывала она в одном из интервью, — как только осознала моё вокальное дарование, тут же решила сделать из меня чудо-ребёнка как можно быстрее… Я вынуждена была репетировать снова и снова, до полного изнеможения». В 1957 году в интервью итальянскому журналу она говорила: «Я должна была учиться, мне запрещалось без какого-то практического смысла проводить время… Меня лишили каких бы то ни было светлых воспоминаний об отрочестве».

Возможно, пытаясь восполнить холодность требовательной матери и смягчить свою незащищённость, дома Мария почти беспрерывно что-нибудь жевала, набирая вес. Скрупулёзные биографы даже подсчитали, что по достижении подросткового возраста она была пяти футов и восьми дюймов ростом, но весила почти две сотни фунтов.

«Отдушинами в её жизни были музыка и пристрастие к еде, — пишет один из её биографов француз Клод Дюфрен. — С утра до вечера она поглощала конфеты, медовые коврижки, рахат-лукум. За обедом с аппетитом ела макароны. Вскоре — а кто нас побалует лучше, чем мы сами, — она встала за плиту и придумала своё любимое кушанье: два яйца под греческим сыром. Эту пищу нельзя было назвать лёгкой, но ребёнок нуждался в столь калорийном питании, чтобы хорошо петь: в те времена многие придерживались мнения, что хорошая певица не может быть худой. Этим и объясняется, почему мать чудо-ребёнка не препятствовала пристрастию дочери к еде».

Евангелия отмечала, что на родине у дочери изменился характер не в лучшую сторону. «Ещё ребёнком она была подвержена вспышкам гнева и к тому же весьма скуповата; теперь же эти черты становились всё более заметными. Она вела себя недопустимо оскорбительно по отношению к своим родным дядям и тётям… Она так же плохо обращалась и с прислугой, грубила старшим и раздавала пощёчины более юным, чем она. Когда я упрекала её за подобное поведение, она усмехалась мне в лицо и спрашивала: „Ну и что дальше?“ Кроме того, она ревновала к студентам консерватории также, как впоследствии будет относиться к другим певицам, и поэтому многие недолюбливали её. В гневе Мария снимала свои очки с толстыми стёклами и бросалась с кулаками на обидчика совсем как мальчишка!»

И другие однокашники нелицеприятно отзывались о Марии времён учёбы в Королевской музыкальной консерватории (куда, кстати, она была зачислена стараниями Марии Тривеллы, дававшей ей первые уроки вокала, на два года раньше положенных шестнадцати лет: благодаря рослости Марии Каллас обман прошёл незамеченным).

В консерватории Мария начала учиться у известной испанской оперной дивы Эльвиры де Идальго.

«Я услышала каскад не совсем точно контролируемых звуков, вызвавших в душе смутную, необъяснимую тревогу, — вспоминала позже Эльвира де Идальго, ставшая для Марии Каллас настоящей матерью, — но затем я закрыла глаза и представила себе, какое удовольствие я испытаю, когда я буду работать с таким материалом, придавать ему совершенную форму, открывать его обладательнице уникальные драматические ресурсы, о которых она ещё и не подозревает…»

Работали над каждой нотой, над каждой интонацией, как работали когда-то на галерах пожизненно приговорённые.

«Я была как атлет, стремившийся развить свою мускулатуру и находивший особое удовольствие в изнурительных тренировках… <…> Я пропадала на занятиях с утра до вечера», — годы спустя вспоминала Мария. И не раз признавалась: «Всей своей подготовкой, всем моим художественным воспитанием как актрисы и человека музыки я обязана Эльвире де Идальго».

В 16 лет Мария завоевала первый приз в консерваторском конкурсе и начала зарабатывать деньги своим голосом. В девятнадцать Мария спела в Афинском лирическом театре свою первую партию в настоящей опере, «Тоска» Джакомо Пуччини, за баснословную королевскую плату — 65 долларов.

Она обожала своего далёкого, призрачного отца и не любила близкую реальную мать. Один из её друзей по консерватории описывал мать Марии как женщину, чем-то удивительно напоминающую гренадёра, которая постоянно «и толкала, и толкала, и толкала Марию». Дед Марии по матери, Леонидас Лонтцаунис, отозвался об отношениях между Марией и её матерью так: «Она была амбициозной, истеричной женщиной, у которой никогда не была настоящего друга… Она эксплуатировала Марию и постоянно экономила на всём… Это была настоящая землечерпалка денег… Мария каждый месяц посылала деньги чеками своей сестре, матери и отцу. Так вот её матери всегда не хватало, она требовала ещё и ещё больше».

…Двадцать пятого января 1936 года Аристотель Онассис наконец-то увидел, что на его банковский счёт поступил второй миллион долларов. На подходе были и другие деньги. Отметить это событие он решил в неприметном греческом ресторанчике на острове Манхэттен, недалеко от Центрального парка, где умели готовить настоящую мусаку. В одиночестве. И в мечтах.