Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1916 год. Сверхнапряжение - Олег Айрапетов Страница 26

Это не было секретом для противника. «Не было никакого сомнения, – вспоминал Фалькенгайн, – что атаки со стороны русских были предприняты только под нажимом их западных союзников и для их поддержки. Никакой ответственный начальник, не находящийся под внешним принуждением, не мог бы столь малоценные войска повести против столь прочно оборудованных позиций, какими располагали немцы. Если бы даже были достигнуты первоначальные успехи, их нельзя было использовать при состоянии дорог в то время»85. Даже в условиях русских атак германское командование не побоялось снять с Восточного фронта и направить во Францию две дивизии86. Тем не менее самоубийственное наступление русской армии все же заставило немцев приостановить на время давление на Верден. Небольшое количество резервов Восточного фронта могло привести к печальным результатам для германской армии в случае, если бы ее заставили отступить. «Напряжение нашей обороны было действительно колоссальным», – вспоминал Гинденбург87.

Вскоре после окончания русского наступления немцы подготовили контрудар. Уже с 30 марта (12 апреля) они начали систематические атаки на свои утраченные позиции. К вечеру 5 (18) апреля их интенсивность несколько снизилась88. Но уже на рассвете 15 (28) апреля немцы вновь начали атаку. После шестичасовой артиллерийской подготовки, в которой участвовало около 200 тяжелых орудий, 10-я германская армия полностью вернула свои позиции между озерами Нарочь и Вишнев. При обстреле русских позиций немцы чередовали фугасные снаряды со шрапнелью и газами89. Воспользоваться укрытиями было практически невозможно. Русские войска понесли при этом большие потери90. Их основной причиной было решение держать противогазы в непосредственном тылу на складах, а не на позициях. В результате на участке одного из полков количество отравленных составило 2 тыс. человек. Прорвавшись здесь, немцы стали обходить атакованный выступ с тыла. Здесь в плен сдалось недавно подошедшее подкрепление, состоявшее из новичков – 1200 солдат и 18 прапорщиков. Газовые волны противника и отечественное головотяпство решили судьбу наступления. В результате было принято решение отойти на основные позиции. Семь отравленных офицеров и около 1 тыс. солдат погибло (позже противогазы все же стали держать в окопах)91.

16 (29) апреля, сообщая об этих боях, Ставка признала: «Немцам удалось овладеть окопами, утраченными ими ранее»92. Жертвы, принесенные в марте, оказались бессмысленными. Еще хуже было то, что и причина этих жертв не была секретом для собственных войск. Все, от командующих фронтами до офицеров, открыто говорили об этом и критиковали Алексеева за то, что он пошел навстречу требованиям союзников93. Эти упреки были справедливы, именно в это время начальник штаба Ставки позволил уговорить себя отказаться от наступления на Австро-Венгрию. Русский фронт начал превращаться во второстепенный именно благодаря такого рода ошибкам, подчинявшим русскую стратегию соображениям союзников.

Нарочское наступление – результат ошибочного завышения приоритета союзнического долга, неправильного выбора направления главного удара, сделанного под давлением Франции и Великобритании, технической неподготовленности к операции такого масштаба. Ответственность за это можно равномерно распределить на императора, начальника штаба его Ставки и военного министра. Кроме того, эта операция показала несостоятельность в новых условиях весьма распространенной в русской армии теории превосходства духа над техникой. Неверными оказались даже не столпы «драгомировской школы», а использование отдельных ее положений в конкретных условиях. В русских штабах, в том числе и у Алексеева, еще в бытность его командующим Северо-Западным фронтом бытовала следующая концепция, весьма точно замеченная современником. Следующая цитата за полгода до боев в марте 1916 г. дает почти точное их описание: «Русская теория состоит в том, что Россия может выдержать потери, какими бы большими они ни были, почти неопределенно долго, и что она, в случае необходимости, будет брать на себя бремя уничтожения немецкой волны снова и снова, зная, что каждый приступ неприятеля приводит его к окончательному истощению»94.

Понадобилось еще четыре месяца, новые атаки и новые огромные жертвы, чтобы среди военных возникла мысль о том, что потери могут исчерпать даже русские человеческие ресурсы. Первым, по свидетельству Нокса, ее высказал генерал Н. Н. Духонин95. Однако схожие мысли стали приходить и к Алексееву – прежде всего они были результатом писем, приходивших на его имя из госпиталей от раненых офицеров. Буквально за день до начала наступления на Юго-Западном фронте, 3 (16) мая 1916 г., наштаверх отправил Главнокомандующему фронтом генералу Брусилову весьма интересное письмо, где, ссылаясь на доходящую до него информацию, писал: «Яд недоверия не только к умению, но и недобросовестности настолько заразил армию, что лицу, хорошо знающему ее действительное настроение, трудно назвать даже три, четыре имени популярных и пользующихся доверием войск старших начальников»96. Последнее было неудивительным. 16 (29) апреля 1916 г. в письме к генералу Я. Г. Жилинскому Алексеев среди главных причин неуспеха Нарочского наступления назвал плохую организацию и «.. особенно резко сказавшуюся нашу бедность в тяжелой артиллерии и снабжении наличных даже тяжелых орудий снарядами»97.

Войска начали терять доверие к командованию, и в немалой степени по причине неподготовленных и бессмысленных атак. «Наша пехота на собственном горьком опыте отлично знает, что хорошо укрепленная позиция, занятая небольшими силами, недоступна открытой атаке даже колоссальных сил, пока не подавлены ружейный и пулеметный огонь из окопов. Отлично знает пехота, что резка проволочных заграждений под ружейным и пулеметным огнем есть занятие безнадежное. И так же хорошо известно пехоте, что любой, наилучше оборудованный окоп с самыми доблестными защитниками можно задавить тяжелой артиллерией, взять какие бы ни было перед ним проволочные заграждения. Горькое чувство охватывает пехоту, когда после первой неудачной атаки ее посылают в новые и новые, так же неподготовленные атаки, угрожая тягчайшими наказаниями и расстрелом с тыла или в обороне, при явной невозможности держаться отдают пользующееся столь печальной в армии славой приказание держаться во что бы то ни стало»98.

И уж безусловно совершенно естественно после боев под Нарочью прозвучали следующие слова, которые могли прийти в Ставку только с фронта: «Для высших штабов списки потерь в боях – это мертвая бумага, голые цифры, ничего не говорящие. Для войск – это дорогие имена лучших товарищей – красы русской армии, где почти каждая фамилия – целая история. Войска не страшатся гибели. В лучших полках молодого прибывающего офицера встречают требованием оставить мысль вернуться целым с войны. Но войска не мирятся с ненужной гибелью своих братьев. Иногда лучшие их представители гибнут, по мнению войск, бесполезно, потому то нет предела горечи, изливаемой войсками по адресу тех, кого они считают виновниками ненужной гибели своих товарищей»99. С этим настроением Верховное главнокомандование подходило к подготовке весенне-летнего наступления 1916 г.