Год чудес - Джеральдин Брукс Страница 26

Как обыкновенно и бывает, богатые дали меньше всех, а бедные поделились последним. К вечеру все слуги Бредфордов нашли приют в домах деревенских жителей – все, кроме Мэгги и Брэнда, мальчишки-буфетчика. Оба были родом из Бейквелла и, не связанные воскресной клятвой, как мы ее теперь называли, решили отправиться туда и посмотреть, не примут ли их родственники. Мистер Момпельон поручил им разослать письма по окрестным деревням, чтобы все в округе как можно скорее узнали о наших планах. И это была почти вся их поклажа. После того как мы столько провозились с сундуком, Мэгги решила не брать его с собой, чтобы бейквеллская родня не опасалась, что в него заронились семена заразы. Мэгги и Брэнд отправились в путь пешком – тучная женщина опиралась на руку тощего мальчишки, – и, когда они обернулись у межевого камня и помахали нам на прощанье, полагаю, много кто им позавидовал.

Меж тем всем нам предстояло свыкнуться с жизнью в просторной зеленой тюрьме, что мы избрали сами. Неделя выдалась теплой, снег растаял и превратился в липкую хлябь. Обыкновенно на другой день после такого потепления на улицах вовсю грохотали колеса: возчики развозили запоздалые заказы, странники выдвигались в путь. Однако на этот раз оттепель не принесла всегдашнего оживления, и мы начали постепенно постигать последствия нашей клятвы.

Трудно сказать, отчего клятва была мне в тягость, ведь едва ли я покидала деревню более полудюжины раз в год. И все же в понедельник утром ноги сами понесли меня к межевому камню, стоявшему на лугу, за которым начинался крутой спуск в деревню Стоуни-Миддлтон. Тропинка была хорошо проторена колесами и копытами. Детьми мы любили сбегать по этому склону, стремглав, самозабвенно, все быстрее перебирая ногами, оступаясь и скатываясь вниз клубком из острых локтей и ссаженных коленок. Не раз я проделывала долгий, тяжелый путь обратно в гору, зная, что дома меня выпорют за помятое, запачканное платье.

Теперь же я с тоской глядела на запретную тропу. Метель содрала бронзовые листочки с буков и желтые с берез. Они лежали, скользкие от талых вод, темные и прелые, в глубоких канавах по обеим сторонам тропы. Каменщик Мартин Милн проделывал в межевом камне отверстия для нашего нового странного метода торговли. Утро было тихое, и стук молота по резцу, подобно колокольному звону, разносился по всей округе. На шум собралась небольшая толпа. Внизу, вдалеке, ждал возчик с телегой; мул его щипал траву. Очевидно, письма мистера Момпельона сделали свое дело, ибо возчик не смел приближаться, пока ему не подадут знак. Священник тоже был здесь и руководил работой каменщика, а когда счел, что отверстия достаточно глубоки, залил их уксусом и поместил внутрь монеты. Первая партия припасов состояла из муки, соли и прочего самого необходимого. Во вторую войдут товары по требованию, список которых священник оставил возле камня. Был еще и другой список – погибших от чумы. У многих в соседних деревнях жили друзья и родные, жаждавшие новостей. В тот день в списке значились трое: дочка трактирщика Марта Брэндс, а также Джуд и Фейт Хэмилтоны, брат и сестра, что вместе с другими мучителями Энис и Мем Гоуди лежали теперь возле своих жертв на церковном кладбище.

Когда с делом было покончено, мистер Момпельон махнул возчику, все мы отошли на безопасное расстояние, и тот повел мула вверх по склону. Добравшись до камня, возчик торопливо выложил поклажу, забрал деньги со списками и помахал рукой.

– С вами наши молитвы и благословения! – крикнул он. – Да помилует Господь вашу добродетель!

С этими словами он залез на мула и поехал обратно в безопасность.

Майкл Момпельон вздохнул. Затем, заметив, как опечалены все вокруг, быстро оправился, улыбнулся и громко произнес:

– Вот видите? Соседи уже благословляют нас. Вы, друзья мои, становитесь олицетворением добродетели. Господь непременно услышит все их молитвы и явит нам свою милость.

Обращенные к нему лица были бледны и озабоченны. Мы уже успели осознать всю серьезность нашего решения и уразуметь, чем оно может для нас обернуться. Мистер Момпельон, надо отдать ему должное, это понимал. Пока мы брели обратно в деревню, где каждого ждали дела, он переходил от одной небольшой группы к другой, для всех находя слова поддержки и утешения. Многие после разговора со священником хотя бы самую малость воспрянули духом.

Когда мы вышли на главную улицу, некоторые, повстречав знакомых, принялись описывать им наш диковинный способ торговли. Мы с мистером Момпельоном двинулись дальше, к пасторскому дому. Он погрузился в раздумья, и я не нарушала молчания, чтобы его не побеспокоить.

У дверей дома в теплом платке нетерпеливо переминалась Элинор Момпельон. Она сказала, что ждала меня, поскольку есть одно дело, в котором потребуется моя помощь. Схватив меня за руку, она чуть ли не силой вытолкнула меня за ворота, пока преподобный не успел собраться с мыслями и справиться, куда мы идем.

Миссис Момпельон всегда ходила довольно быстро, но тем утром она почти что бежала.

– Заходил Рэндолл Дэниел, – сказала она. – Жена его в родах, а теперь, когда обеих Гоуди с нами нет, он не знает, к кому обратиться за помощью. Я обещала, что мы придем, как только сможем.

Я побледнела. Моя мать умерла родами, когда мне было три года. Ребенок лежал поперек утробы, и Мем Гоуди четыре дня тщетно пыталась его развернуть. В конце концов, когда мать совсем обессилела и уже лежала без чувств, отец привез из Шеффилда хирурга-цирюльника, с которым много лет назад служил на корабле. Человек этот, с огрубелой от ветра и морской соли кожей, вселял в меня леденящий ужас, и я не могла поверить, что его мозолистые руки допустят до нежного тела моей матери.

Он достал крюк для кровельных работ. Отец со страху выпил столько грога, что не додумался держать меня подальше от родильных покоев. Когда мать очнулась и заорала, я вбежала в комнату. Мем подхватила меня на руки и унесла, но не слишком споро, и я успела увидеть крошечную оторванную ручку своей мертворожденной сестры. Я вижу ее до сих пор: бледная, в складочках, плоть, идеальные пальчики раскрываются, как бутон, и тянутся ко мне. Меня до сих пор преследует запах крови и дерьма, который источала матушкина постель, и ужас того дня не отпускал меня, когда сама я разрешалась от бремени.

Я принялась убеждать миссис Момпельон, что никак не могу пойти с ней, что ничего не смыслю в повивальном деле, но она оборвала меня:

– Как бы ни были скудны твои познания, они все равно обширнее моих. Сама я никогда не рожала и даже не принимала роды у скота. Ты же, Анна, делала и то и другое. Ты во всем разберешься, а я буду помогать тебе чем смогу.

– Миссис Момпельон! Где самой рожать, а где принимать роды! К тому же ягненок вовсе не то же, что человек. Вы не понимаете, сколь многого от меня требуете. Бедняжка Мэри Дэниел заслуживает повитух получше, чем мы!

– Это, несомненно, так, однако у нее есть только мы. Быть может, миссис Хэнкок, мать семерых, и смыслит в этом больше нашего, но вчера занемог один из ее старших сыновей, и я не смею отрывать ее от постели больного, тем более что она может занести в дом роженицы заразу. Мы сделаем все, что в наших силах. Мэри Дэниел – молодая, здоровая женщина, и с Божьей помощью роды пройдут легко. – Она похлопала по корзинке, которую несла на руке. – Я взяла пузырек опия, чтобы облегчить родовые муки.