В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии - Оттокар Чернин Страница 26

Эти аграрные реформы являются одним из коньков румынской политики, которым все партии всегда пользуются, как только речь идет о том, чтобы запрячь несчастных обнищалых крестьян в колесницу чьей-либо агитации. Этот маневр всегда прекрасно удается благодаря невысокому умственному развитию крестьянского населения Румынии, оно все снова и снова эксплуатируется той или иной партией, и снова попросту отстраняется, как только цель бывает достигнута. Так же и Братиану, усевшись в седло, и не подумал сдержать собственные обещания, а спокойно продолжал придерживаться курса, проложенного Майореску.

Но все же оказалось, что по вопросам внешней политики гораздо труднее иметь дело с Братиану, чем с Майореску, потому что первый стоял за западноевропейскую ориентацию и в глубине души был германофобом. Одно из существенных различий между либералами и консерваторами всегда заключалось в том, что либералы воспитывались в Париже и говорили только по-французски, а не по-немецки, тогда как консерваторы, по примеру Кароля и Майореску, были берлинской школы.

Так как идея ввести во внутреннюю венгерскую политику такие изменения, которые окончательно прикрепили бы к нам Румынию, оказывалась неосуществимой, то вполне естественно, что совершенно автоматически всплыла другая идея о замещении Румынии Болгарией. Мысль эта, которая была особенно симпатична графу Тиссе, оказалась жизнеспособной, потому что после Балканского мира 1913 года возможность какого-либо политического соглашения между Румынией и Болгарией была совершенно исключена, и наш союз с Софией немедленно бы толкнул Румынию в противоположный лагерь. Но по вышеозначенным причинам ни Берхтольд, ни престолонаследник, ни император Франц-Иосиф не хотели бы пойти на такой шаг, и поэтому все осталось по-старому – симпатии Румынии не были завоеваны и она не была заменена Болгарией. Вена удовлетворилась тем, что предоставила дальнейшее развитие дел будущему.

Со светской точки зрения год, проведенный мною в Румынии перед войной, был довольно приятным. Отношения австро-венгерского посланника как ко двору, так и к многочисленным боярам были весьма дружелюбны и сердечны, и никто тогда не поверил бы, какие потоки ненависти скоро хлынут к австро-венгерским границам.

Когда началась война, светская жизнь также изменилась, как видно из следующего примера. В Бухаресте жил один обер-лейтенант, принц Стурдза, известный своей экзальтацией и фанатизмом, он был органическим и смертельным врагом Австро-Венгрии. Я лично его не знал, и у нас с ним не было ничего общего, но несмотря на это, он в один прекрасный день начал газетную кампанию против меня как представителя двуединой монархии. Так как я, разумеется, не реагировал на его статьи, то он написал мне в газете «Адверул» открытое письмо, в котором заявлял, «что при первом удобном случае он даст мне публичную пощечину». Я телеграфировал Берхтольду и просил у императора разрешения вызвать этого человека на дуэль – так как он был офицером и, следовательно, по нашим понятиям от него можно было требовать сатисфакции. Император Франц-Иосиф велел передать мне, что совершенно недопустимо, чтобы посланник дрался на дуэли в стране, где царят готтентотские нравы, и просил меня обжаловать это дело перед румынским правительством. Я тогда пошел к Братиану, но он сказал, что ничего сделать не может. По законам и обычаям страны иностранный посланник беззащитен против подобных оскорблений. Если бы Стурдза привел свои угрозы в исполнение, его бы арестовали, но до тех пор немыслимо ничего предпринимать.

На это я заявил Братиану, что раз дело обстоит так, то я буду всегда впредь выходить с револьвером и пристрелю Стурдзу, если он меня только тронет; раз живешь в стране с дикими нравами, то и самому приходится действовать в таком же духе. Затем я дал знать обер-лейтенанту, что я буду обедать в гостинице «Бульвар» ежедневно ровно в час дня. Ему предоставлялось прийти туда за своей пулей.

Когда я затем увиделся с императором Францем-Иосифом, то он осведомился о дальнейшем развитии дела, и я рассказал ему о своем разговоре с Братиану и своем твердом решении постоять за себя. Император ответил: «Вы совершенно правы. Застрелите его, если он только до вас дотронется».

Я после этого еще не раз встречал Стурдзу в ресторанах и салонах, но он и не подумал привести свои угрозы в исполнение. Этот человек, с натурой наглого авантюриста, впоследствии дезертировал в русскую армию и дрался с нами, когда Румыния еще была нейтральна. Затем я потерял его из виду.

Полная свобода печати в связи с грубостью румынских нравов давала самые разнообразные плоды, и на газетных столбцах часто раздавалась брань против коронованных лиц. Король Кароль рассказал мне несколько разительных иллюстраций этого явления. Когда болгарский царь Фердинанд был еще нейтрален, в одной сатирической газете появилось изображение его персоны, целящейся в зайца, а внизу были напечатаны слова самого зайца: «Послушай, милый, у тебя длинные уши – и у меня длинные уши, ты трус – и я трус. Брат мой, чего же ты в меня стреляешь?»

С того дня, как вспыхнула война, положение печати перешло в другую крайность: свобода была замещена строжайшей цензурой и диктатурой.

Румыния – страна противоположностей: ландшафта, климата и социального уклада. Гористый север с великолепными Карпатами принадлежит к самым живописным краям мира; затем идет бесконечная, невыразимо однообразная равнина Валахии, которая со своей стороны переходит в райскую придунайскую долину. В особенности весной, когда наступает ежегодный разлив Дуная, эта местность становится восхитительной. Она напоминает тропики: покрытые водой девственные леса, там и сям раскиданные островки, где расцветает пышная растительность и кипит жизнь. Для охотника эта местность незаменима. Наряду с волком здесь встречаются всевозможные хищные птицы, а также цапли, утки и пеликаны; грести или бродить по этому раю можно без устали целыми днями.

Румыны, в общем, мало интересуются спортом и избегают физической усталости. При первой возможности они уезжают в Париж или на Ривьеру. Эта тяга к путешествиям у них так сильна, даже несмотря на уплату довольно тяжелого налога. Поэтому был выпущен особый закон, принуждающий всякого румына прожить часть года у себя на родине. Крестьянское население здесь живет в ужасной нищете и представляет собою резкую противоположность многим почти неслыханно богатым боярам. Несмотря на то что в смысле культурности румынский крестьянин чрезвычайно отстал, класс этот трудолюбивый, тихий и покорный своей судьбе. Нетребовательность его буквально умилительна и является резким контрастом по сравнению с роскошью высших классов.

Светские отношения высших десяти тысяч осложнены тем, что со времени уничтожения дворянства вопрос о титуле имеет такое значение, как нигде в мире. Почти все члены высшего общества приписывают себе какой-нибудь дворянский титул, выдумывают ему соответствующую генеалогию и обижаются, если какой-нибудь иностранец оказывается недостаточно осведомленным в этой науке. В общем, вернее всего будет называть каждого из них «шоп prince». Помимо того, бесконечные разводы и повторные браки очень затрудняют иностранцу усвоение внутренней связи бухарестского общества. Почти каждая дама разводилась, а затем выходила замуж по крайней мере один раз; отсюда вытекает, с одной стороны, так много сложных родственных отношений, а с другой стороны – такое громадное количество скверных личных отношений, что нет ничего труднее, как пригласить двадцать румын, а тем более румынок, не оскорбив при этом кого-нибудь из них.