Хозяин берега - Леонид Словин Страница 25

Один раз я хотел взять трубку, но не успел — Гезель появилась в дверях и сказала:

— Какое-то ЧП в заповеднике… Сейчас приедет директор… «Ответный удар не заставил себя ждать…» — подумал я.

Сувалдин буквально вбежал в мой кабинет — быстро, насколько позволяли ему костыли:

— Вам уже доложили об этих зверствах? Именно зверствах! Иначе это нельзя назвать!

У него были голос и лицо человека, побывавшего в аварии и внезапно лишившегося всех своих близких.

— Садитесь, пожалуйста.

Он сел, бросил на стол шляпу и бинокль.

— Кто-то разбросал отраву по территории заповедника. Это — конец качкалдакам… — На него было больно смотреть. — Мерзкое, бессмысленное истребление… Птице этой только и надо-то от нас — чтобы ей не мешали спокойно кормиться! Набрать сил для длинного перелёта. Подлое убийство слабых! Кто заведомо не может за себя постоять… — Он всхлипнул.

— Много птиц погибло?

— Очень! Качкалдаки, они как дети! Они же не знают, что человек самое страшное животное, какого надо бояться. Я сам виноват, я их к этому приучил!

— Каким образом яд попал в воду?

— Это сделано с парома. Связь хорошо налажена. Восточнокаспийск не зря называют Малый Баку. Вы не знаете, когда возвращается секретарь обкома?

Я слышал, что Митрохин в Москве, на каких-то совещаниях, — об этом по телефону в дежурке говорил Агаев.

— В конце недели. — Постепенно мне удалось его если не успокоить, то хотя бы отвлечь. Пару раз он даже улыбнулся.

— Вы давно здесь живёте? — поинтересовался я.

— В Восточнокаспийске? — У него был мягкий раскатистый голос, неторопливая речь, совсем не похожая на быструю, лишённую индивидуальности речь юристов. — Всю сознательную жизнь. Хотя начинал, как и вы, на том берегу…

Он снова заговорил о своих подопечных:

— В Красной книге записано: «Каждая нация перед лицом мира несёт ответственность за сокровища своей природы». А нам говорят: «Мы не выполняем план, потому что птица поедает рыбу! Из-за неё пусты прилавки!»

Я тоже слышал об этом.

— Человек, к сожалению, опускается до своего биовида. Он подсознательно не допускает конкурента. Не хочет, чтобы кто-то ещё питался тем же, что и он. А ведь говорить о вреде можно только в тех случаях, когда птица берёт рыбу непосредственно у человека! То есть то, что человек создал сам, разводит и охраняет… Вы согласны?

Я был полностью с ним согласен.

— …Бакланы и определённые виды чаек питаются и вредителями сельского хозяйства. Не только рыбой. Вы наверняка видели чаек на пахоте…

Его проблемы были так очевидны — бакланы, чирки, доверчивая птица качкалдак, которая без Сувалдина и его людей давно бы уже погибла.

— Вы кого-то подозреваете? — спросил я.

— Могу это сказать только вам… — Он заговорил сумбурно. — Это они… В отместку за сажевый комбинат. Я не политик, говорю, что думаю. Моя специальность — орнитология, там не надо хитрить…

Впервые я видел живого представителя этой редкой профессии. В сборниках военных приключений они фигурировали обычно в качестве кадровых иностранных разведчиков. Под предлогом наблюдения за птицами орнитологи следили за передвижением наших войск, а имидж чудаков, людей не от мира сего, служил прекрасной крышей.

— Это — за мою телеграмму в Москву о сбросе нефти. И за государственную комиссию, которая должна прибыть. Теперь они будут держать водоплавающих в качестве заложников…

Мы спустились к машине. Несмотря на костыли, Сувалдин легко шагал впереди меня — высоченного роста, атлетического сложения. Джинсы, шляпа, первоклассная оптика и впрямь делали его похожим на кадрового разведчика, каким рисовались они на страницах шпионских книжек.

— Мне и моей семье, — он обернулся, — эти бандиты ничего не могут сделать — только птицам… И они этим пользуются!

Директор заповедника прошёл во двор, я ещё заскочил в дежурку.

— Вы в курсе происшедшего в заповеднике? — спросил я.

— Да, Игорь Николаевич. — Дежурил капитан Баранов, светлоголовый русак, уроженец здешних мест. — Принимаем меры… Какая-то тварь набросала с парома заразы. Качкалдак — глупая птица, её и на крючок можно ловить, как рыбу. Нажралась!.. — Он говорил с ужасающим акцентом. Так и не овладев местным языком, он, похоже, свой родной утратил окончательно. — Сувалдин приучил её не бояться плавсредств, вот и получается…

Ущерб, нанесённый заповеднику, оказался значительным, но всё же меньшим, чем Сувалдин вначале представлял, и орнитолог понемногу успокоился.

На обратном пути мы на скорости проскочили дамбу через залив, нанесённый когда-то на все карты мира. Плотина не возвышалась над окружающей местностью, вся она была внизу, под ногами, с опущенным в её тело городом. С умолкнувшими голосами, с призывами повышать, увеличивать, встречать успехами, рапортовать, единодушно отдавать голоса. Как все петли и удавки, она была куца, крайне уродлива и действенна. Мы миновали её за несколько секунд, а чтобы прочитать все статьи, книги, публикации, посвящённые целесообразности или нецелесообразности дамбы, понадобились бы годы.

Сувалдин сам вёл машину — юркий «Москвич» последнего выпуска. Я сидел сзади — по диагонали, так нам было легче разговаривать.

— Как убийство рыбинспектора? Раскрыли? — спросил Сувалдин.

— Нет пока.

— Я очень надеюсь на начальника инспекции. На Цаххана Алиева. Энергичный товарищ. Жёсткий.

— Большая власть делает таких людей весьма опасными. Сувалдин засмеялся:

— А другие на этой работе и не нужны. Вы считаете браконьерство узловой проблемой в деле защиты осетровых?

— Я человек новый, — отшутился я.

— Там есть отмель. — Директор заповедника показал куда-то вперёд. Это отмель Зубкова. По фамилии прежнего начальника рыбинспекции. Портрет его как лучшего работника был помещён на обложку центрального журнала. А пока журнал печатался, сам Зубков предстал перед судом по обвинению во взяточничестве в крупных размерах и коррупции… — Сувалдин разговорился. Все находится в состоянии единства и борьбы противоположностей, то есть в соответствии с одним из основных законов диалектики. Но есть одно, что в нужную минуту сплачивает тут всех…

— Что же?

— Это звучит по меньшей мере странно. Красная рыба!..

Как мало я знал об этих краях. Моя жизнь только начиналась под знаком пухлогрудой, с полными короткими ногами, молодой синекуры…

Сувалдин вёл машину быстро. Вокруг повторялась обычная круговерть пейзажа. Ближайшая обочина, убегая назад, словно тянула за собой горизонт даль забегала вперёд и некоторое время двигалась вместе с машиной. Только фиолетовая середина пейзажа, вокруг которой всё кружилось, оставалась неподвижной, пока не исчезала позади.