Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века - Геннадий Седов Страница 25

— Чего задумалась? Зайдем?

Они стояли перед вывеской на стенке кирпичного дома: «КУХЪМИСТЕРСКАЯ ИЗРАИЛЯ КОХРИХТОВА». Спустились по полутемным ступеням, шагнули за портьеру.

Небольшой зал с эстрадкой для музыкантов, за столиками — мастеровые в рабочей одежде, студенты, матросы, темные какие-то личности в углу. Духота, свет газовых светильников, неумолчный гул, звон посуды, табачный дым до потолка.

— Кабинет не желаете? — подлетел половой в несвежем переднике. — Есть свободный!

— Веди… — Виктор оглядывал с тревогой помещение.

— Не извольте беспокоиться! — половой отдернул занавеску, прикрывавшую нишу с полукруглым столом и плюшевым диванчиком. — С полицией у нас по-семейному. Обедают в задних комнатах… Прошу, госпожа! — протянул ей прейскурант в кожаном переплете. — Все в наличии!

— Смотрите, Витя, — ткнула она, засмеявшись, в веленевый лист с золотыми буквами «Обедъ».

— Чего там?

— Названия до чего мудреные. «Суп принтаньеръ», — принялась читать… — «филе де бефъ»… «форель провансаль»… «мозаикъ французский»… «пунш Виктория»…

— Погоди, — встал он из-за стола. Оглядел внимательно зал.

— Гляди, жид! — послышалось из угла.

— Где?

— Да вон, у занавески!

— Точно, жид!

— И жидовка на диванчике!

— Ага! Расселись!

— Как в синагоге. Хазяева, мать вашу!

— Эй, ты! — поманил Виктор одного из говоривших в картузе набекрень — по всей видимости, вожака.

— Ты меня? — ухмыльнулась личность.

— Тебя, тебя!

— По-русски изъясняются! Надо же!

Патлатый двинул весело в их сторону. Проделал он не больше двух шагов — рухнул сбитый кулаком Виктора на соседний столик, опрокинул тарелки. Поднимался, корчась от боли, с колен, глядел глуповато-изумленно на Виктора.

— Вроде не жид… — произнес. — Обознался. Дико извиняюсь, господин…

Ужинали они у себя в гостиничном номере. Уплетали за обе щеки бутерброды с бужениной, купленные в соседней закусочной, пили пиво, вспоминали смеясь эпизод в кухмистерской.

Как он любил ее в эту ночь! Как ласкал! Какими необыкновенными называл словами! Уснул перед рассветом, широко раскинув руки, — милый, трогательный, совсем еще мальчишка.

Она смотрела на него, приподнявшись с подушек, гладила спутанные кудри. Сон не шел, перед глазами проносились события последних дней. Шествие бастующих колонн со знаменами, лозунги над головами: «Восьмичасовой рабочий день!», «Свобода митингов и собраний!», «Долой царское правительство!» Стычки с казаками и полицией — на Успенской, Мещанской, Ришельевской, Преображенской, Канатной улицах, Тираспольской площади. Стрельба из окон в конных жандармов, ответный огонь по демонстрантам, бомба, брошенная Витей из мчавшейся кареты в стоявшего у полосатой будки городового.

Она была с ним рядом в экипаже, придерживала на коленях снаряд в коробке из-под конфет, другой рукой трубку запала. Не унималась противная дрожь, пот заливал глаза, не было возможности утереться.

«Давай!» — выкрикнул он.

Она выкручивала подбрасываемая на сиденье запальную трубку с серной кислотой и патроном гремучей ртути в отверстие бомбы.

«Быстрей, черт!»

Выхватив у нее из рук бомбу (она зажмурилась), он швырнул ее, размахнувшись, за спину возницы…

Сумасшедшие, упоительные дни! Ветер в лицо, бешеные повороты, опасности на каждом шагу — радостно и жутко!

Она точно приподнялась на цыпочках, стала выше ростом. Ощущала близость к чему-то могучему, всеохватному, сметающему все на своем пути. Шагала, отставая, спотыкаясь, через преграды вместе с удивительными людьми, ставшими ее товарищами. Умными, образованными, готовыми без колебаний отдать жизни ради счастья униженных и оскорбленных.

Как могло случиться, спрашивала у Вити, что на сторону революции встали простые матросы «Потемкина»? Не побоялись разоружить офицеров, убить капитана! Только из-за гнилого мяса в борще?

— Червивое мясо — не главное, — объяснял он. — Последняя капля, понимаешь! Достали, гады! Всех поголовно — армию, флот, крестьян, пролетариев. Во-о! — проводил выразительно краем ладони по горлу.

Он был в числе приглашенных представителей социал-демократических и анархистских организаций Одессы на борт прибывшего с ходовых учений, бросившего якорь неподалеку от Воронцовского маяка мятежного броненосца. Вернулся спустя несколько часов озабоченный, расстроенный.

— Закавыка… — произнес невесело. — У морячков разброд.

Все на поверку оказалось непросто. Экипаж «Потемкина» не был монолитным отрядом революции, каким казался на расстоянии. Митинговали по любому поводу, действовали сплошь и рядом стихийно. Скончавшийся после тяжелого ранения артиллерийский унтер-офицер Григорий Вакуленчук, руководивший мятежом, лежал под простыней в капитанской каюте. Сменивший его минно-машинный квартирмейстер Афанасий Матюшенко не имел такого же авторитета среди матросов. На призыв прибывших — высадить в городе десант, захватить ключевые объекты, оттеснить брошенные на подавление восстания воинские части и казаков — судовая комиссия ответила отказом. Потемкинцы были озабочены прежде всего пополнением запасов угля, воды и продовольствия, вероятностью сражения с плывшей из Севастополя на их усмирение эскадрой из одиннадцати боевых кораблей Черноморского флота под командованием вице-адмирала Кригера, похоронами вожака.

Боя с эскадрой Кригера «Потемкин» избежал. Экипажи прибывших судов отказались стрелять в восставших товарищей, вышли вопреки запретам командиров на палубы, приветствовали курсировавший рядом броненосец с расчехленными орудиями главного калибра криками «ура!». Учитывая настроение команд, Кригер приказал дать обратный ход, стал уводить эскадру в открытое море.

По отношению к восставшей Одессе потемкинцы продолжали сохранять солидарный нейтралитет. Решали свои дела: грузили в трюмы с захваченного судна уголь, закупали продовольствие, запасались водой. Свезли рано утром на Новый мол труп Григория Вакуленчука, поместили в специально оборудованную палатку, приставили караул. Отправили делегацию к городским властям с просьбой не препятствовать панихиде и похоронам товарища.

Разрешение было получено. На Новый мол стали стекаться одесситы. Малочисленная городская полиция была не в состоянии предотвратить стихийно начавшийся митинг над телом убитого и к десяти часам утра покинула порт.

Она была вместе с Витей на Новом молу, участвовала в траурном митинге. Проходила, утирая слезы, перед гробом, остановилась на минуту, прочла надпись химическим карандашом на листке, приколотом к матросской тельняшке покойного: «Одесситы, перед вами лежит труп зверски убитого старшим офицером броненосца «Князь Потемкин Таврический» матроса Вакуленчука за то, что осмелился заявить, что борщ никуда не годится. Товарищи, осеним себя крестным знамением и постоим за себя! Смерть вампирам, да здравствует свобода! Команда броненосца «Князь Потемкин Таврический». Один за всех и все за одного. Ура! Ура! Ура!»