Катарина, павлин и иезуит - Драго Янчар Страница 25

Человек у дерева делает попытки подняться, он опять стоит на четвереньках, золотая цепочка болтается у него на шее. Михаэл схватился за цепочку и потянул его, как собаку, человек опирается руками о грязную землю, начинает двигаться на всех четырех. – Я сейчас приду, – говорит он, – подопру повозку. Подбежал священник Янез и помог ему встать на ноги, похоже, Михаэл замахнулся и на него, еще более похоже, что он хочет оборвать эту цепочку, но она из чистого золота и выкована прочно. – Где это видано, чтобы странники ходили с золотом на шее? – сказал Михаэл, – здесь нет ни богатых, ни бедных, все в грязи и все равны, это Божий путь. – Мужчина оглядывает себя, он самый грязный здесь и самый окровавленный, ему непонятно, почему такое может твориться, ведь он отправился в путь, чтобы обрести здоровье, благословение, успехи в делах и место одесную от Бога, когда наступит тяжкий последний час, хотя ему кажется, что этот час уже наступил. – Идем, идем, – кричит Михаэл Кумердей, шагая рядом с горожанином, опирающимся на священника Янеза, и повторяет еще раз, крича ему в ухо. – Идем, идем, – вопит и господин в бархате, он подходит к повозке, подпирает ее спиной, – идем, идем в Кельморайн, повозка сдвинулась с места, Магдаленку сажают опять среди груды одежды и одеял. Оказавшись в повозке, она приподнимает вощеное полотно и ободряюще кивает грязному горожанину с золотой цепочкой – видишь, все это не было так ужасно. О, было ужасно, и сейчас еще скверно, Кельморайн оказался вдруг очень далеко, Бог еще дальше, а староста Михаэл с палкой близко, совсем рядом.

От священника Янеза валил пар, струйки пота текли по вискам, он должен был что-то предпринять, это никуда не годится, он потрясен, нужно сообщить в епископат, но сейчас надо идти вперед, иначе их застанет дождь и смоет назад в долину. – Это зверь, – говорит Симон, который шумно дышит рядом с ним, – это опасный человек.

– Но что нам делать, – сопит священник, – что тут поделаешь, он опытный предводитель паломников, при нем все бумаги, он знает дорогу. – В следующий раз он кого-нибудь этой палкой убьет, – говорит Симон, – нельзя такому бесноватому человеку вести паломников. – Но что мне делать, – бормочет священник из церкви святого Роха, – что я могу сделать, я и сам его побаиваюсь. – Не надо его бояться, – говорит Симон, – это зверь, а зверь труслив, он всегда отступает, когда оказывается слабее. Он нападает, если сознает, что сила на его стороне, и это доказательство его трусости. – Откуда такая премудрость? – спрашивает Янез. – Из миссионов, – отвечает Симон. – Ты был в миссионах? – В Парагвае, – говорит Симон. – Иезуиты, – догадывается Янез, – а почему ты не в черном? – Но нет времени для разговоров, тучи все ниже, стадо идет все медленнее и все больше утопает в грязи, телеги еле движутся, если их всех тут застигнет ливень, их смоет потоком вниз. – Если овца отстанет от стада, – кричит Михаэл где-то сзади, – и блеет, блеет, ее растерзают волки. Будет дождь, будет ливень, мы должны успеть дойти до перевала, до перевала. – Он носится вдоль колонны, бьет палкой по лошадиным крупам, из которых от напряжения валится дерьмо, лупит по ногам мулов, растопырив пальцы, ладонью хлопает по заду крестьянку, несколько молодых парней вопреки всему смеются, они тащат телегу с больными, так как лошади скользят и падают на колени, смеются вопреки всему, кто-то заблеял, будто бы их могучий баран-вожак, те, что уже у самой вершины, отозвались, блеют, те, что еще в долине, им отвечают блеяньем – это уже от страха, такое выделывают люди, когда уже слишком поздно, когда уже ясно, что стадо не достигнет перевала, и вправду его не достигнет, начинается ливень, уже с шумом течет вода, они в западне, лучше бы молились, а не блеяли.

Где-то у горных вершин снова разъезжает Илья-пророк, слышится страшный гром, это уже конец света, будет большое наводнение, и с бурлящими водами придет конец этому краю, как о том пишется в Книге книг, супостатов Его будет преследовать тьма, забвение и смерть, и, как пишется тоже, страшный приговор ждет кельморайнских странников далеко от их цели, ибо написано: извергну на тебя бездонные воды, хотя сейчас все равно, что там пишется, потому что воды эти уже беснуются, молнии и гром сотрясают землю, которая дрожит и стонет. На вершине горы будто развязалась полная торба, и из нее устремилась вниз густая жижа, смешанная с камнями, из-под этой массы с шумом мчится поток, река, водопад небесный; только странники из гореньских краев знают, что бывает, если тебя такие воды застигнут в горах, среди скал, в какую могучую силу превращается кроткий ручей – он опрокидывает скалы, камни, вырывает с корнями деревья, несет месиво из снега и грязи, подхватывает по пути животных, и неизвестно, спасутся они или погибнут. Со всех сторон с гор мчатся потоки, странники не могут двинуться ни вперед, ни назад, никакие крики Михаэла не помогают, повозки опрокидываются, лошади пытаются бежать в гору, спасаясь от приближающейся воды, от широкой реки, которая захлестывает дорогу, сколько-то человек перебежало, другие остановились; кто-то из молодых мужчин снимает тяжелый грубошерстный плащ, мешающий движениям, парни пытаются перебраться через поток, но одного из них подхватывает вода, он теряет равновесие, вот-вот он потянет за собой и других, те руками и с помощью палок вытаскивают его из-под камней и поваленных деревьев, очень тяжелых для человеческих костей, но легких для стремительно мчащейся воды. Когда его вытянули на сухой участок дороги, он был весь в крови и сломанная рука бессильно повисла вдоль тела. Михаэл, сильный, как бык, приказал вырвать с корнем растущее на склоне дерево, сам схватился за него и потащил, дерево нужно перекинуть через поток, люди переходят, они тяжело дышат, подталкивают друг друга, насколько у них еще хватает сил; телеги уже вытащили из грязи, больных подняли повыше по склону, Магдаленку то выгружали, то снова сажали в повозку, лошади и мулы подождут – это не святые паломники, а мост удался, ствол сгодился для перехода, телеги оставляют, лошадей поищут потом, когда кончится непогода, тогда во всем они наведут порядок, а сейчас нужно спасать свою шкуру, сохранить на этом свете свою убогую жизнь, у них даже нет времени для покаяния и искупления грехов, чтобы достойно отправиться на тот свет. Друг за другом ступают они по стволу и сквозь ветки, перебираясь на ту сторону, тут еще есть переход, ниже по течению потока на травянистой площадке собирается целое озеро, вода прибывает с большой скоростью, это последний переход на более высокое место, где тоже течет вода, но там неглубоко, туда с помощью своей красивой жены переправляется медник Шварц, в воде уже плавают тюки и мулы, хоругви и одеяния для богослужения, там плывет и седая борода папаши Тобии, стремительная вода подхватила его могучее тело, и сейчас он плывет между хоругвями, вокруг него медленно тонут сотни свечей, просыпавшихся с какой-то подводы, мимо проносится оторвавшаяся боковая доска от какой-то повозки, и Тобия хватается за нее. Кто будет рассказывать старинные истории, если он утонет, как тонули во Всемирном потопе библейские старцы, нет, он не должен утонуть, у него в запасе еще много интересных историй. И где там, на дне озера, остались лежать драгоценная дароносица и чаши? Об этом сейчас не думает никто, даже священник Янез не думает. Каждый перебравшийся по стволу на другую сторону от радости крестится и короткой молитвой благодарит своего заступника за благополучный переход, крестьянские парни и богатые землевладельцы из трибунала паломников, Амалия и Леонида, жена медника, даже Михаэл осенил крестом себя и Магдаленку, которую благополучно вытащили из сломанной повозки и подняли вверх по склону. Но не всем, не всем улыбнулось счастье у этого потока, как и вообще в жизни, ибо старики – это не молодежь, перебраться через импровизированный мост им очень трудно. Пономарь из церкви святого Роха по имени Болтежар так размахивал руками, что запутался в ветвях, и когда все же как-то распутался, не мог податься ни назад, ни вперед. Выпучив глаза, смотрел он то на беснующиеся под ним волны, то на темное небо над головой, без умолку повторяя, что ему пришел конец. Он еще дома предчувствовал, что так случится, Янез, хорошо знавший своего пономаря, твердил ему сейчас, как старому упрямому ослу, что нужно сделать только шаг вперед, и он будет на мосту, ствол – это мост, иди вперед, но вместо того чтобы шагнуть вперед, он тянул руки в воздух и говорил, что заранее знал – не увидит он Золотой раки, не увидит Кельморайн, думал, что кончит свои дни в Рейне, всегда боялся большой воды, а сейчас большая вода пришла сюда, в горы, и тут его ждет конец – что-то подобное он говорил и думал, в любом случае он махал поднятыми руками, вместо того чтобы ухватиться за длинный сук, который протягивал ему священник Янез, его ближний, ближний в жизни и во время церковной службы, самый близкий и в эту минуту, но пономарь махал в воздухе руками и молил небо прямо тут его и оставить. И если кто-то в подобных обстоятельствах о чем-то так горячо просит, просьба его, конечно, вскоре будет услышана, а точнее говоря, немедленно. Только бы попасть на небо, к тебе, Отец небесный, а не с водой вниз, в подземную дыру, с этим потоком, который с шумом валит огромные скалы, так что все уже бегут прочь от моста, от ствола, на котором висит пономарь из церкви святого Роха, старый Болтежар протягивает руки к небу, люди отбегают от этой дьявольской реки, которая течет будто прямо в адскую бездну. Какая-то колода, кусок древесного ствола, налетев вместе с водой, подмяла его под себя и исполнила его мольбу, можно только надеяться, что попал он действительно на небеса, а не в адскую реку, бегущую вниз, куда неслось его несчастное тело, ударяясь о скалы, об этом священник Янез будет молиться в Кельморайне и позже, в течение многих лет, в церкви святого Роха, если когда-нибудь туда вернется, если вообще кто-нибудь вернется. Потом люди увидели только паломнический посох Болтежара, воткнувшийся между камней и торчащий там каким-то странным знамением. Все поняли, что старый пономарь оказался первым, кто не увидит святыни трех волхвов, и каждый подумал о себе и своих ближних – дойдут ли они туда? Что такое человек, трепыхающийся червь, который еще утром ползал в грязи, хряк, еще утром рывшийся в нечистотах, а сейчас – нечто, швыряемое судьбой, словно чурбан, камень или этот торчащий паломнический посох.