Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U­505. 1941—1945 - Ганс Якоб Гёбелер Страница 24

Работы на нашей лодке были завершены к концу сентября. Замена командира повлекла за собой и замену эмблемы на рубке. Лев с топором в лапе капитан-лейтенанта Лёве был заменен новой эмблемой – большим комплектом олимпийских колец, нарисованных краской на фронтальной части рубки. Эти кольца символизировали дружбу Чеха с несколькими другими командирами подводных лодок, которые учились вместе с ним на курсах Военно-морской академии, окончив их в 1936 году (год Олимпийских игр, состоявшихся в Германии). В этой маленькой клике набралось пять или шесть командиров, тоже выбравших олимпийские кольца в качестве эмблем своих подводных лодок. Но в качестве уступки той любви, которую мы испытывали к нашему прежнему командиру, и в знак преемственности между двумя командирами Чех позволил нам оставить по топору из лап льва на боковых поверхностях рубки.

Тяжелая работа по загрузке лодки продуктами, горючим и боеприпасами началась в начале октября. Наше настроение в этот период описать было довольно трудно – так оно разнилось. С одной стороны, мы испытывали разнообразные чувства по поводу замены Лёве на Чеха. Мнения по этому поводу резко разделялись, вплоть до того, было ли назначение нового командира шагом в правильном направлении. С другой стороны, мы все горели желанием стереть из нашей памяти инцидент с парусной шхуной. Куратор действий подводных лодок на западном направлении Эберхардт Годт от имени адмирала Дёница записал следующую оценку нашего последнего похода в боевом журнале лодки: «В результате болезни командир лодки был вынужден прервать боевой поход до истечения срока. Незначительность шансов для атаки целей произошла вследствие сокращения трафика в указанном районе. Потопление колумбийского парусника лучше было не производить. Других замечаний нет». С новым командиром или нет, мы были полны решимости исправить свою ошибку во время следующего боевого похода.

Мы отправились в свой третий боевой поход ровно в 18:00 4 октября 1942 года. Наш маршрут выхода из гавани Лорьяна имел новый элемент: весь не занятый на ответственных боевых постах экипаж должен был собраться на верхней палубе и пребывать там, пока мы не миновали волноломы. Красный буй в канале отмечал место, где за неделю до этого возвращающаяся подводная лодка подорвалась на мине, сброшенной предыдущей ночью вражеским самолетом. Лодка затонула на глазах людей, собравшихся для ее встречи. Из всего ее экипажа спаслось только двое человек, хотя глубина воды в этом месте была всего 10 метров. Вероятно, удар при взрыве мины сломал позвоночники у многих членов экипажа. В результате все уходящие и возвращающиеся подводные лодки получили приказ при входе в гавань или выходе из нее держать всех не занятых на ключевых постах членов экипажей на верхней палубе с надетыми спасательными нагрудниками. Более того, мы должны были стоять на коленях, что считалось необходимой предосторожностью от перелома позвоночника при возможном взрыве мины.

Поскольку мой боевой пост был в центральном посту управления, то я оставался внутри подводной лодки все время ее выхода из гавани Лорьяна. Я не особенно думал о возможной опасности, потому что мое отношение к ней было близко к откровенному фатализму. Я полагаю, что моя точка зрения была общей в среде молодых моряков – в особенности в таком опасном роде деятельности, как служба на подводном флоте. Мы не тратили много времени в рассуждениях о том, что будет завтра; мы просто-напросто жили одним днем. Смерть могла прийти за нами сегодня или же завтра, а то и вообще никогда. Я просто хотел получить свою долю хорошего в жизни и достойно встретить свою судьбу, когда придет конец. Как говорят французы, C’est la vie!

Менее чем через час после выхода из гавани Лорьяна мы познали вкус жизни, которую нам придется вести в море с капитан-лейтенантом Чехом. Как обычно, наша коническая рубка и мостик были украшены гирляндами цветов во время церемонии отхода. Во избежание возможного несчастья после выхода в море наша вахта на мостике начала собирать эти цветы и выбрасывать их в море. Чех увидел их действия и буквально заорал во весь голос, чтобы они прекратили это. Второй вахтенный офицер Штольценберг попробовал защитить вахтенных, объяснив командиру, что таков был наш обычай, но в середине предложения Чех с налитым кровью лицом зло перебил его:

– Капитан-лейтенант Лёве больше не командует этой лодкой! – Он буквально заходился в крике. – Это моя лодка, и теперь только я могу отдавать здесь приказы! Я хочу, чтобы все поняли это!

Штольценберг и его вахтенные были озадачены и смущены подобной вспышкой гнева. Никто из них даже не пытался поставить под сомнение авторитет Чеха. Почему же он реагировал на пустяк таким образом?

С этого происшествия Чех мог быть абсолютно уверен, что каждый член экипажа прекрасно понимает, как мы привыкли говорить, «в какую сторону дует ветер». За несколько последующих дней буквально каждый член экипажа лично ощутил на себе командирский гнев. Было только два исключения. Первым исключением был старший помощник командира, «личные» отношения которого с Чехом преобладали над всякими профессиональными соображениями. Вторым исключением был наш старший механик Фёрстер. Он имел более высокое звание, чем Чех, хотя Чех, имея должность командира, командовал всей лодкой. Из уважения к его более высокому званию и технической эрудиции Чех оставил Фёрстера в покое, во всяком случае на первое время. Что касается всех остальных, то мы начали молиться небесам, чтобы Чех оказался настолько же неприятным для врага, насколько он стал для своего собственного экипажа.

Мы продолжали двигаться на запад, пробивая себе путь сквозь высокие, идущие нам навстречу волны. Ночью 6 октября новая радарная система Metox оправдала свое наличие, предупредив нас о приближении вражеского самолета. Мы смогли экстренно погрузиться еще до того, как союзнический стервятник был замечен визуально. Следующей ночью мы получили радиограмму от командования подводных сил Дёница, в которой был указан наш предварительный район назначения: акватория квадрата ED99. Мы должны были вести охоту в Карибском регионе, на этот раз у побережья Тринидада.

Утром вышел из строя наш левый дизель-мотор. Пока мы сидели погруженные, надеясь починить его, наш акустик доложил о взрыве и слабом шуме пароходных винтов к западу от нас. Капитан-лейтенант Чех решил подвсплыть и осмотреться и поднял U-505 на перископную глубину. В перископ мы ничего не увидели, но несколько минут спустя мы получили радиограмму с другой подводной лодки, которая сообщила о небольшом конвое союзников примерно в пятидесяти морских милях от нас. По меньшей мере дюжина вражеских судов словно ждала удара наших торпед, но мы не могли нанести их, потому что один из наших двигателей вышел из строя! Мы висели в толще воды, разочарованные и беспомощные, а наш акустик докладывал о новых взрывах. Кое-кто из команды приписывал нашу неудачу не выброшенным за борт цветам. Не думаю, что хоть один человек серьезно верил в этот предрассудок, но об этом глухо говорила вся команда.

Наши обязанности на несколько следующих часов определялись необходимостью запустить этот проклятый дизель. Когда он был наконец исправлен, все разговоры были только о том, была ли причиной неисправная часть двигателя или же результат саботажа одного из механиков в Лорьяне. Мы пытались заставить себя не думать о том, что это могло быть еще одним дурным предзнаменованием.