Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся) - Евгений Рудашевский Страница 24

(Всего Андаманских и Никобарских (единая союзная территория) островов сочтено 204.)

День получился и пакостным, и радостным. Описание начну от радости, чтобы хоть на бумаге пакостность в конец отложить.

С утра вышли мы на причал, ожидая прогулок по ближайшим островам. К девятому часу жар стал тягостный, осязаемый. Странным представляется мне, что индийцы не знают тёмных очков. Надо думать, привычка смягчает им любое солнце.

На причале пришлось работать мартышками – индийские туристы приноровились фотографироваться с нами на фоне океана. Дошло до синяков – так крепко схватила одна индианка Олину руку, требуя индивидуальной фотографии (при множество раз сделанной общей). Наиболее вежливые из индийцев торопились показать нам отснятое – желая похвастать не то самим фотоаппаратом с жидкокристаллическим экраном, не то умением своим обрезать моделям ноги, макушку, руки, не то знанием, как обратить солнце до полного затемнения снимка.

Андаманы – это внутренний курорт, устроенный прежде всего для индийцев и для жителей ближайших стран (Малайзия, Бангладеш, Таиланд).

Остров Росс. Расположился он недалеко от острова Южный Андаман (20 минут на корабле) и видится маленьким, однако впечатляет устройство его чрезвычайно. Для фантазии широкой тут материала найдётся в избытке. Всё от того, что некогда поднятая на острове Британская столица Андаман сохранилась для нас в виде своеобразном. Британцы в 1858 году устроили здесь город европейский – протянули по склонам улочки, собрали дома, установили церковь. Можно представить их быт – в необузданной дали от родных мест и в желании чувствовать здесь ароматы английские, домашние. Туземцы соседства такого, сопровождённого странными для них болезнями (корью, сифилисом), не выдержали и со временем иссякли. Англичане в несколько десятилетий укротили Росс до европейской уютности, меж собой нарекли его «Парижем Востока», однако к 1941 году (едва пережив жестокое землетрясение) должны были покинуть остров из-за причин политических, военных. Ненадолго обосновались здесь японцы (военный лагерь устроившие); вскоре они также ретировались. Не нашлось уже туземцев, чтобы на прежние места возвратиться, и джунгли город островной поглотили без остатка. Следа бы его не осталось; но войны мировые к нашей современности успокоились, и до острова интерес нашёлся у путешественников, историков и туристами наживающихся начальников. Задумали они город старый вычистить, на острове устроить заповедник.

Оформив по прибытии пропуск (12 рублей) и разрешение на фотосъёмку (6 рублей) – всё это напротив бункера японского, – мы вошли от причала к тропинкам парковым. Здесь ходом неспешным прогуливались пятнистые олени. Были они непугливы, но в близости метровой сторониться начинали. Среди них и те были, кто на прикосновение соглашался, но в уплату за корм (кокос зелёный или папайю), а не по велению дружбы. К вершине острова олени сходились в табуны – плутали цепью меж пальм, плотных зарослей, лиан.

Поднявшись вглубь Росса, увидели мы, что́ сделалось с викторианским городком. Клуб офицеров, частный дом, больница, охранные посты, рыночный пролёт – всё, некогда живое от людей, их разговоров, проглоченным оказалось джунглями. Деревьями обросли стены, пол, потолок. Причём «обросли» здесь слово не лучшее. Кажется, что деревья вдруг до жидкости размягчились, влились в дома и потом затвердели вновь. Разлиты стволы по оконным рамам, дверным проёмам – всё твёрдое использовав основой, не загородили при этом дверей и окон (окаймили их, но оставили открытыми). Если враз убрать кирпич весь без остатка, то сохранится в деревьях форма проглоченного ими здания. Лестницы и террасы вскрылись могучими корнями; шагать по ним приходится в противлении нависающих веток.

В дома проход воспрещён – должно быть, в бо́льшей заботе о людях, чем о домах, ведь опасность может быть от обрушения и змей. Охраны толковой тут не придумано, и не знал я удержу. Да и можно ли обделить себя таким приключением?! Отошёл я к стороннему дому, возле которого никто не мог бы меня увидеть. Ощупав облитые деревом створки и притолоку, вошёл в зал, и такой начался переполох, что невольно дёрнулся я к отступлению. То забеспокоились белки. Не обрадовались они гостю; осатанело метались по стенам, трещали воинственно. Я поторопился пройти вперёд; от злости такой заподозрил в зале гнездо (даже – несколько гнёзд).

Я в доме офицеров. Какой была комната эта полтора века назад? Я представлял себе мебель коричневую, ковры красные и бархатом укрытые стены. Здесь стоял полковник британский и рассказывал юному сержанту о славных шалостях своих в кварталах буйных Манчестера. Пахло гуталином, туалетной водой, табаком. На бумагах – пресс-папье с оборкой золотой, по стене – карта Великобритании. Было здесь чувств много, слов, ожиданий, но что осталось от них, от людей? Там, где старый полковник бережно выводил в письмах жизнь свою, теперь разбух серый корень. Там, где портрет генеральши висел, нынче – ветки вскрученные. Мог ли кто-то из англичан представить белок волнующихся и растительность крепкую над кроватью своей, и меня, по комнате его гуляющего, дикостью мест этих наслаждающегося?

Сколь чудесное путешествие для ума восторженного; сколько здесь, на острове Росс, тревожит воображение…

Наибольшим чудом была церковь, поставленная англичанами на холме, – большая, тяжёлая. Сохранились от неё стены, колокольня, пол; лишь кровля изошла совершенно. Вошёл я в церковь эту и впервые запредчувствовал величие Британской империи. Сколько было в ней мощи, если смогли британцы в середине XIX века выстроить в дали необозримой, на острове крохотном, средь пальм городок такой и церковь такую?! Как вести учёт постройкам, как далью этой управлять, если извещение всякое не меньше месяца брело отсюда в Лондон?

Ещё большее величие от природы здесь видно. Как быстро и неизбежно пропало могущество человека… Символом этого встала двадцатипятиметровая, джунглями пожратая колокольня. Сохранила она стены свои, но почти не видна, потому что сокрыта за извитыми потоками корней, а на вершине царём непобедимым воссело дерево крепкое (крыша колокольни ему основанием получилась – от неё вытянулось оно самым высоким в лесу). И разглядывал я дерево это, и соблазн мне был вскарабкаться на него (много страха узнал я от одной лишь мысли этой). Сомневался о соблазне своём долго и лишь змеями себя отговорил.