Герцог Бекингем - Серж Арденн Страница 23

Капрал же, освободившись от оков нерешительности, вызванной внезапным появлением неприятеля, с присущей ему находчивостью, бросился в конюшню, приказав кучеру немедленно заложить экипаж. Дордо и Люмье носились по просторному сараю, срывая развешанную по стенам сбрую, поспешно впрягая лошадей.

Ксавье, который возненавидел хитреца Буаробера, и от того испытывал неуемное желание разделаться с ненавистным приором, оценив обстановку, по-видимому, так же впал в некоторое замешательство, оказавшись в таверне набитой пьяными испанцами, что нарушало его планы и не позволяло немедленно захватить девицу.

Вытерши влажные ладони о белоснежный фартук, Кююль расправил плечи, решив, что пробил час доказать преданность габсбургской короне, тем более, что для подобного геройства, испанцев, в случае чего, способных его поддержать, как ему казалось, было в достаточном количестве. Он бросился на кухню, подхватив протазан с красно-белым флажком, и по пути, для храбрости, осушив кружку сладкого грюйта, решительно ринулся на врага с криками – «Бей французов!».

Но его безрассудное буйство, выплеснувшееся в поспешную атаку, остановил гулкий пистолетный выстрел, заставивший затихнуть веселящуюся толпу. Трактирщик, не добежав нескольких шагов до затаившегося за громоздким столом неприятеля, был сбит с ног пулей, отчего выпустив из рук оружие, рухнул как подкошенный, посреди зала. Пространство наполнилось едким пороховым дымом. Метр Кююль, раскинув руки, лежал в луже крови, в предсмертной агонии прошептав: «Бей прихвостней Ришелье!».

Полторы дюжины пиренейцев, устремили суровые взоры на треугольный штандарт, прикрепленный к верхушке протазана – пропитанный кровью флаг родной отчизны. Их глаза налились кровью от сознания того, что некие французы, на их территории, в их присутствии, прикончили патриота Испании, да ещё со знаменем в руках. Подданные самой великой империи в Старом Свете были посрамлены и унижены, их стяг был поруган, а самолюбие растоптано. Не говоря уже, что самого слова «француз», довольно стороннику Его Католического Величества, чтобы прийти в ярость и броситься в бой. Не столь важно кто перед тобой враг или друг, очевидно так угодно Небу, если ты называешь себя «французом», этого более чем достаточно, чтобы быть уничтоженным.

В гробовой тишине послышался грохот опрокидываемой мебели, и шелест покидающей ножны стали. На суровых обветренных лицах многоопытных, истерзанных войной людей, водрузился ужасающий оскал смерти. Усмешки призрения и угрозы искривили уста безжалостных охотников, изощренных ловцов человеческих жизней, устремившихся не в честную баталию, но на кровавую резню, как мясники, направившиеся на бойню, где намеревались равнодушно и безжалостно расправиться со своей обреченной жертвой. С медлительностью, вызванной непреодолимым желанием насладиться упоительными минутами предшествующими кровавой расправе, испанцы приблизились к месту, где ощетинившись остриями клинков, ожидали своей участи проклятые «лягушатники». Окружив противника, один из пиренейцев крикнул – «Вперед Испания!», и словно лавина с крутой горы, солдаты обрушились на противника. Прогремели выстрелы, и трое из нападавших оказались на полу. Пальбы в ответ не последовало, казалось, солдаты желали добраться до вражеской плоти, алча разрезать, разорвать, разодрать её на куски.

От вида изрубленных фонтанирующих кровью тел, Буаробер почувствовал приливы тошноты и головокружение. Он, едва не лишившись чувств, упал на колени, давясь блевотой.

Испанцы, невзирая на численное превосходство, нашли в лице людей Черного графа, серьезного, искушенного противника. Французы сражались отважно, предчувствуя безысходность и желая подороже отдать свои жизни. Ксавье ревел словно раненный лев. В правой руке он держал шпагу, в левой сжимал ствол большого кавалерийского пистолета, с медным набалдашником на рукоятке, орудуя им как булавой. Отбиваясь и атакуя четверых противников, он бросал яростные взгляды в сторону стоящего на коленях Буаробера, не переставая оценивать свои шансы на прорыв, чтобы повергнуть несчастного приора. Острие его клинка рассекло лоб одному из солдат, отчего тот отпрянул в сторону, схватившись за залитое кровью лицо. Тяжелый шарообразный набалдашник, проломил череп коренастому андалузцу, следующим же ударом сломал шпагу его товарищу. Таким образом, путь к ненавистному Буароберу был очищен и Ксавье одним прыжком оказался над жертвой. Но занесенную для смертельного удара шпагу остановил клинок управляемый не менее твердой рукой. Граф Альтемарина сошелся лицом к лицу с Ксавье.

В это самое время, улучив момент, в гущу неразберихи решительно устремился Дордо. Схватив за руку, прибывавшую в полуобморочном состоянии Камиллу, он, желая спасти девушку, поволок её к двери. Выбежав во двор, капрал запихнул её в распахнутую дверь экипажа, крикнув Люмье:

– Гони малыш, гони! Мы вас догоним!

Возница щелкнул кнутом, и лошади сорвались с места, унося карету в черный проём ворот. Опасаясь преследователей, капрал подбежал к трактирной двери и налег на неё снаружи, не оставляя возможности кому-либо выбраться из кабачка.

Под сводами харчевни не утихада схватка. На помощь к Альтемарина подоспели солдаты, тесня неистового Ксавье, отступающего вглубь таверны. Усатый капрал, досаждавший французу с фланга, отважился на глубокий выпад, вонзив свой короткий палаш под ребра окровавленному противнику, после чего защищавшийся был не в состоянии продолжать бой. Несколько рассвирепевших солдат, оттеснив Альтемарина, в ярости, бросились на поверженную жертву, нанося бесчисленные удары кинжалами, словно свора охотничьих псов накинулась на раненного хищника, искромсав истерзанное тело француза. Зал трактира напоминал поле брани. Изувеченные тела, словно кочки на болоте, чернели в лужах липкой крови, залившей каменный пол. Не удовлетворившиеся кровавой потехой молодцы, заливали досаду остатками вина из уцелевших кувшинов. Граф помог подняться Буароберу, едва державшемуся на ногах. Он, бережно, подхватив приора под руку, вывел во двор, на свежий воздух. Безветренная ночь, нависшая над постоялым двором, звенела тишиной, будто не замечая кровавой резни нарушившей глубокий покой царства мглы.

Где-то вдалеке, за стенами фермы, где, не умолкая, звенели цикады, послышались выстрелы. Откуда-то из темноты вынырнул Дордо, запыхавшийся и встревоженный. Он поклонился испанцу и схватил за руку Буаробера.

– Франсуа, ты слышишь, слышишь выстрелы?!

Приор безучастно глядел вдаль, будто пытаясь проникнуть в недра непроглядного мрака, будто не различая громогласных опасений бывшего капрала.

– Быть может, это напали на наш экипаж?! На мадемуазель Камиллу?!

Стеклянными глазами, будто не узнавая слугу, Буаробер скользнул равнодушным взором по окружавшим двор серым стенам. Испанец, после непродолжительной паузы, очевидно расшифровывая в голове скороговорку толстяка, произнесенную на спешном и оттого невнятном французском, взволнованно спросил:

– Сеньорита Камилла покинула ферму?

Очевидно осознав, что обращаться к хозяину не имеет ни малейшего смысла, капрал переключился на офицера. Он, вставляя в пояснения всё, что знал по-испански, темпераментно жестикулируя, обратился за помощью к графу.