Медный всадник. Жизненный путь Этьена Фальконе - Елизавета Топалова Страница 23

Фальконе слушал эти новости не очень внимательно. Имя Бецкого ничего ему не говорило. Мог ли он тогда предполагать, что всего через несколько лет этот человек станет самым злобным и мстительным его гонителем и палачом?

С гораздо большим интересом Фальконе разглядывал работы Антона Лосенко. Его внимание привлекло начатое полотно с изображением перевернутого креста.

– Эта картина будет называться «Андрей Первозванный», – охотно стал объяснять ему художник. – Первый из людей, последовавших за Иисусом, был Апостол Андрей. С именем этого святого связано распространение христианства на Руси. В своих странствиях он водрузил крест у Киева и дошел до самого Новгорода. По преданию, апостола Андрея распяли на кресте, брусья которого были поставлены наискось. Апостол Андрей мало упоминается в Священном Писании и остается как бы в тени. Вы, католики, больше чтите апостола Петра, которому, как сказано в Евангелии, Господь вручил ключи от Царства Небесного. Кто знает, может быть, он делал это намеренно, чтобы не привлекать внимания к главному персонажу? Ведь сегодня лишь православие сохранило верность первоначальному христианству первых апостолов. Я долго думал, что в моей картине должно передавать впечатление святости. Я нашел эту деталь – это сияние лба.

Блеск лба самого Лосенко поверг Фальконе в глубокую задумчивость. Как видно, молодой художник и сам был не чужд отшельничества.

После «Андрея Первозванного» гости увидели наконец картину «Смерть Сократа» – ту самую, за которую художник был удостоен медали Французской Академии. Фальконе был рад этой неожиданной встрече со своим кумиром.

– Сократ – тоже мученик веры, – произнес он, глядя на картину.

– Вы хотите сказать – мученик знания? – уточнил Дидро.

– Вера – это тоже знание, только еще не осознанное, – коротко ответил Фальконе.

– По моему мнению, Сократ – не более, чем литературный персонаж, которого придумал Платон, – сказал Бюффон. – Нет ничего написанного Сократом, есть лишь диалоги, сочиненные Платоном.

Ему возразил Антон Лосенко:

– Если бы Сократ писал научные трактаты, это находилось бы в вопиющем противоречии со всей философией его жизни, ни во что не ставящей человеческое знание. Платон мог называть себя учеником Сократа, но сам Сократ никогда никого не учил.

– Во всяком случае он поступил очень мудро, отказавшись избегнуть казни за свои убеждения, – вставил Дидро. – Когда его осудили, он был уже глубокий старик. Отдав свою оставшуюся жизнь, он приобрел бессмертие.

– Духовное бессмертие, – уточнил художник. – Сократ, кончивший свою жизнь естественной смертью, был бы уже другой Сократ. Казнь Сократа подняла его на небывалую высоту, соединила в одно целое его жизнь и его учение. Гений Сократа осветил все человечество. Многие склонны видеть сходство между Сократом и Христом: и тот, и другой умерли насильственной смертью, не оставив ни строчки, и известны нам лишь по воспоминаниям современников. Наша православная религия также усматривает близость христианской философии к античной мудрости. Ведь Сократ в сущности не был язычником. Фактически он был первым монотеистом, поклоняясь единственному божеству внутри себя – голосу совести, нравственному чувству, дарованному нам свыше. В какой-то мере его можно считать первым мучеником этой идеи, на которой зиждется христианство. Он первый понял главенство нравственного закона над всеми другими, выразителями которых были многочисленные божества Древней Греции, и, собственно, за это и был осужден на казнь. Христианство, которое пришло на смену античному язычеству, выражает всеобщий нравственный закон. Разве не то же самое проповедовал Сократ? В России православие считают греческой верой, хотя оно иудейского происхождения. Но древние иудеи отвергли Христа. Тогда апостолы пришли в эллинское рассеяние, где просвещенные эллины вначале подняли их на смех. Но мы знаем, что первое евангелие было написано на греческом языке, и древняя Русь восприняла христианство от греков Византии, ведущей свое начало от древних греков. Таким образом, корни христианства – в античной философии Сократа.

– В этом случае литературный персонаж не только Сократ, но и Христос, – неожиданно заключил Бюффон.

– Все ваши рассуждения кощунственны, – возмутился Руссо. – Есть разница между сыном Софрониска и сыном Марии. Смерть Сократа, спокойно рассуждающего со своими друзьями, есть самая лучшая, какой можно только пожелать, смерть Иисуса, который умер в мучениях, поруганный и злословимый от всего народа, есть самая ужасная, какой только можно опасаться. Сократ благословил того, кто поднес ему сосуд с отравой, Иисус посреди ужасных мучений молился за своих мучителей. Если жизнь и смерть Сократа показывает в нем мудреца, то жизнь и смерть Иисуса показывают в нем Бога. Первый только говорил о том, что другой осуществил на деле.

Лицо Руссо пылало. Голос его срывался. Он резко повернулся и ушел, громко хлопнув дверью.

Все молчали. Дидро низко опустил голову.

– Это должно было когда-то произойти, – сказал он наконец. – Разрыв был неизбежен. Наши разногласия непримиримы, они гораздо глубже, чем это кажется на первый взгляд, и дело не только в его болезненной религиозности. Он ненавидит человеческое знание, прогресс, цивилизацию, все то, ради чего я отдаю жизнь. Это началось у него давно, пятнадцать лет назад. Я тогда находился в заключении в башне Венсенского замка. Руссо часто навещал меня. Однажды он пришел ко мне в состоянии, граничащем с исступлением. Он был бледен, лицо его было покрыто капельками пота. Молча он протянул мне газету. «Прогресс наук и искусств способствовал ли порче или очищению нравов?» – прочитал я. Это был вопрос, предложенный Дижонской акажемией, которая объявляла конкурс на эту тему. Он спросил у меня, какую позицию ему занять в этом вопросе. «Вы займете ту позицию, на которую не встанет никто», – ответил я ему. «Вы правы», – ответил он. С тех пор он стал другим человеком. Вся его жизнь стала неизбежным следствием этой безумной идеи.

Продолжать разговор никому не хотелось, и понемногу все стали расходиться. Фальконе медлил. Он уходил последним. Рисунок на стене не отпускал его, он жег и притягивал взгляд, который снова и снова обращался к надписи: «Смерть Сократа». Уходя, Фальконе оглянулся: философ, улыбаясь, подносил к губам чашу с ядом.