Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз Страница 23

– Мы с синьором Муцио еще кое с чем не разобрались, – сказал Караваджо.

– Что ты имеешь в виду?

– Помните, в часовне.

– Но это было двадцать два года назад!

Он пожал плечами. «Муцио тоже никому не простил бы подобного», – подумала она. Да, в последний раз Муцио и Микеле виделись именно тогда. Они играли в часовне при дворце в Караваджо, и ее старший сын снова принялся дразнить Микеле. Фабрицио бросился на его защиту. В ответ Муцио обвинил их в противоестественном грехе. Ее муж услышал это с галереи, закатил Фабрицио пощечину и дал пинка под задницу – как он считал, обесчещенную Микеле. Позднее Фабрицио рассказывал, что отец посмотрел на Микеле так, как священники смотрят на еретиков – не раскаявшихся даже на костре. Стоило маркизу выйти из часовни, как Микеле накинулся на Муцио с подсвечником и колотил обидчика, пока Фабрицио не оттащил друга.

Сейчас Костанца дрожала так же, как в тот вечер, когда муж явился к ней с требованием отослать Микеле. Она не соглашалась несколько недель, пока не увидела, как Микеле помогает художникам писать фреску. Прекрасная возможность восстановить мир в семье и позволить мальчику овладеть ремеслом, которое поможет ему забыть о тяжелом прошлом.

«Неужели я отослала его прочь из отвращения к тому, чем он занимался с Фабрицио?» Костанца всегда считала, что сделала для своего воспитанника доброе дело, но теперь начала в этом сомневаться. Она в задумчивости потерла большим пальцем об указательный, словно пересчитывая бусины четок.

Костанца смотрела, как тот самый мальчик, которого она когда-то отослала из дома, неловко переминается перед ней с ноги на ногу на каменных плитах. Теперь ей стало ясно, что их с Фабрицио связывала любовь, хоть самой ей и не довелось испытать подобных чувств. Ее выдали замуж девочкой-подростком, и с тех пор она так и не повзрослела. «Их отношения напоминали мне о том, чего я была лишена: познав материнскую любовь, не изведала чувств возлюбленной. Вот почему я прогнала его». Костанца посадила Микеле в почтовую карету и отправила в Милан, надеясь, что больше ничто не заставит ее горевать о любви, в которой ей отказала судьба.

– Хорошо, – тихо сказала женщина. – Я на несколько дней спрячу тебя здесь, во дворце Колонна. Здесь я всего лишь гостья. Во дворце распоряжается мой брат, и он может быть недоволен. Но я не оставлю тебя без помощи.

– Ваша светлость всегда были ко мне несказанно добры, – Микеле отвесил ей насмешливо-церемонный поклон.

Он направился к двери, и Костанца прошептала ему вслед:

– Прости меня, Микеле.

– Я сам виноват, госпожа, – он взялся за ручку двери. – Как и прежде.

Караваджо вышел, не оборачиваясь.

* * *

Летом 1605 года на улицах Рима участились стычки между сторонниками французского и испанского монархов. Караваджо был свидетелем боя, послужившего искрой для вспыхнувшего пожара, – в тот день конюх из дворца Фарнезе победил борца, выставленного семейством Колонна. После поединка на площади Святых Апостолов в кварталах, находящихся под властью обоих семейств, всю ночь не прекращались буйные потасовки. Если где-то в городе тлела вражда, теперь она разгорелась в полную силу – словно кто-то поджег ствол дерева, и пламя охватило его целиком, затронув самые дальние ветки и испепелив цветки, из которых могли бы вызреть плоды. Фарнезе и Колонна. Обитатели Квиринальского холма против жителей Кампо де Фиори. Французы против испанцев. И – среди многих распрей, что разгорелись тем летом, – вражда Караваджо и Рануччо Томассони.

Но однажды Костанца Колонна принесла от дель Монте весть о том, что драка на пьяцца Навона больше не интересует стражей порядка и Караваджо может покинуть свое убежище. Выйдя на волю, он направился прямиком к Лене. Она только что вернулась домой из палаццо Мадама, где по-прежнему работала. Снимая с головы платок, она увидела в дверях художника и улыбнулась. От мысли, что свет, озаривший ее лицо, предназначен ему, у него забилось сердце. Караваджо привык к восхищению, но сейчас он разглядел нечто другое. Лена потянула его за руку, приглашая в дом, встала на цыпочки и поцеловала.

Сейчас бы отвести ее в заднюю комнату, за занавеску, толкнуть на тюфяк, служивший ей ложем. Но дрожь похоти даже не коснулась его. Ему хотелось продлить это блаженное ощущение. Чего же? Целомудрия – нашел он нужное слово. Непривычное чувство наполнило его странной энергией. Неужели именно так чувствует себя тот, кто не совершил ничего дурного?

– Пойдем прогуляемся, – он обнял ее за талию.

Она выскользнула из его рук:

– Ты и впрямь хочешь гулять?

Караваджо опустил взгляд на ее грудь, смущенно улыбнулся и кивнул.

– Ну тогда отведи меня в свое любимое место, – сказала она. – Хочу больше узнать о тебе.

– Узнаешь в два счета – я человек простой.

– А люди говорят, что нет.

– И что же они говорят?

Она покрутила пальцем у виска, и оба засмеялись.

Он отвел ее к пьяцца Фарнезе. В ожидании драки по углам площади ошивались головорезы. Они то сжимали обтянутые перчатками пальцы в кулаки, то теребили рукояти шпаг, словно проверяли, не потеряли ли свои грозные клинки.

Караваджо позволил себе не замечать сгустившейся вокруг опасности. Он провел Лену под арку, ведущую во дворец Фарнезе. Девушка вскинула голову, разглядывая семейный герб, вырезанный на потолочных перемычках, и погладила колонны розового мрамора, вывезенные из терм императора Каракаллы.

– Зачем ты меня сюда привел? Им что, нужна уборщица?

– Хочу тебе объяснить, что если я и не в своем уме. – он в свою очередь покрутил пальцем у виска, – . то на это есть свои причины.

– Напрасно извиняешься. Послушаю с удовольствием.

Они подошли к широкой лестнице. На другой стороне двора возле мощных колонн сгрудились вооруженные шпагами молодцы в ожидании драки. Фонтан на площадке лестницы изливал струи в древний саркофаг. Лена зачерпнула воды, брызнула на Караваджо и рассмеялась. «Она не привыкла к тому, что во дворце можно вести себя свободно», – подумал он и со смехом побежал вслед за ней по лестнице.

Лестница вела на галерею, увешанную полотнами величайших мастеров минувшего века. Обычно здесь всегда прогуливались несколько знатных дам и господ, любуясь картинами. Но сейчас длинный зал был пуст. Забияки на площади распугали любителей искусства. Счастье омрачилось дурным предчувствием.

– А это что за рыба снулая? – с улыбкой спросила Лена.

Вытянув тонкую шею, с портрета надменно и недоверчиво смотрел кардинал.

– Алессандро Фарнезе кисти маэстро Рафаэля. Видишь, он словно выглядывает из картины! В то время такой прием был новинкой. Смотришь на картину, и кажется, что разговариваешь с художником и с тем, кто на портрете.

– Ну, этот вряд ли скажет мне что-нибудь хорошее.

– А вот опять он, – Караваджо перешел к следующему холсту: сгорбленный понтифик на троне, в окружении почтительных племянников. – Кардинал постарел и стал папой Павлом III. Этот портрет создал маэстро Тициан. Видишь, все в красных тонах?