Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко Страница 22

Не от того ли Москву очистили от неблагонадежного элемента?! По крайней мере, в сентябре триста выборных дворян, посадских и стрельцов, представлявших все уголки российского государства, какой-либо весомой альтернативы Казанскому собору не имели, почему чаще посещали его, внимая словам почтенного помощника протопопа Климента. Тем не менее устранение потенциальных соперников не уберегло кампанию от фиаско. И москвичи, и гости столицы, осознав, чего от всех хочет Неронов, разочарованно отворачивались от священника. И хотя «прихожда-ху мног народ в церковь отвеюду» и, «не вмещатися… и в паперти церковной… восхождаху на крыло паперти», а то и «зряще в окна» соборные, только вряд ли с целью «послушаху пения и чтения божественных словес». На службах в Казанском храме нередко присутствовал сам царь с огромной свитой. Вот поглазеть на государя, скорее всего, и стекалась с разных концов Москвы толпа. Кстати, о рождении царевича Дмитрия Алексею Михайловичу И.Д. Милославский сообщил там же под утро 22 октября (1 ноября) 1648 г. во время всенощной. Монарх лично подавал пример подданным, как надо выстаивать всенощные «бдения от вечера даже до последняго часа нощи», и не только по праздникам, но «по вся недельные дни», то есть воскресные. Однако подданные и государю не спешили подражать.

Вместо того чтобы попробовать понять поведение народное, Ванифатьев, по-большевистски, обязал московских священников немедленно внедрить казанский опыт в своих приходах. Когда? По-видимому, в конце ноября 1648 г. Ведь параллельно царь апробировал грамоту, копии которой с декабря 1649 г. постепенно развезли по всем областям России [экземпляр для Белгорода датирован 5 (15), для Дмитрова — 20 (30) декабря 1648 г.]. Документ безапелляционно предписывал, чтобы все «мирские всяких чинов люди» с женами и детьми «в воскресенье и в господские дни и великих Святых к церквам божиим к пению приходили и в церкви божий стояли меж себя смирно, в церкви божий в пение никаких речей не говорили и слушали бы церковнаго пения со страхом и со всяким благочестием внимателно, и отцов своих духовных и учителных людей наказанья и учения слушали, и от безмерного пьяного питья уклонилися и были в трезвости, и скоморохов с домрами и с гусльми, и с волынками и со всякими играми, и ворожей, и мужиков и баб, к болным и ко младенцом, и в дом к себе не призывали, и в первой день луны не смотрили, и в гром на реках и в озерах не купалися, и с серебра по домом не умывалися, и олова и воску не лили, и зернью, и карты, и шахматы, и лодыгами не играли, и медведей не водили и с сучками не плясали и никаких бесовских див не творили и на браках песней бесовских не пели и никаких срамных слов не говорили… и кулачных боев меж себя не делали». За нарушение запрета полагались батоги.

Алексей Михайлович, вернее, Стефан Ванифатьев исполнил то, о чем Иван Неронов с единомышленниками мечтал в далеком 1636 г. Но, как известно, гладко было на бумаге. Прихожане, сначала московские, затем и прочие, в подавляющем большинстве царскую волю проигнорировали так же, как и нероновское красноречие. Они проголосовали ногами, максимально сократив времяпрепровождение в церкви. Суеверные обряды и языческие обычаи тоже ничуть не пострадали, в отличие от «рейтинга» радикальных «боголюбцев», заметно опустившегося. Впрочем, политическая репутация осенью — зимой 1648 г. больше зависела не от церковных реформ, а от социальных. И здесь Ванифатьев никаких рискованных акций не предпринимал, в точности осуществив обещание, данное двум поддержавшим его группам — дворянам и посаду.

С 3 (13) октября обе палаты собора — Высшая (Боярская дума, духовные архиереи) и «Ответная» (выборные из городов и уездов) — знакомились с проектом кодекса, подготовленным комиссией Одоевского. Особых возражений не возникло, ибо ключевые интересы сословий правящей коалиции оно учитывало. В главе первой, статья вторая гласила: «А отдавати беглых крестьян и бобылей из бегов по писцовым книгам всяких чинов людем без урочных лет». В главе девятнадцатой, статья тринадцатая утверждала; «А которые московские и городовые посадские тяглые люди сами или отцы их в прошлых годех живали на Москве и в городех на посадех и в слободах в тягле, и тягло платили… а ныне они живут в закладчиках за патриархом же, и за митрополиты, и за архиепископы, и за епископом, и за монастыри, и за бояры, и за окольничими, и за думными, и за ближними, и за всяких чинов людьми на Москве и в городех, на их дворех и в вотчинах, и в поместьях, и на церковных землях, и тех всех сыскивати и свозити на старые их посадские места, где кто живал напредь сего, бездетно же и безповоротно. И впредь тем всем людем, которые взяты будут за государя, ни за ково в закладчики не записыватися и ни чьими крестьяны и людьми не называтися». Попутно упразднялась частная собственность на посадские и крестьянские слободы (так называемые белые) в городах с предместьями и в ближайшем Подмосковье.

Умиротворение дворянства и посада позволило вернуть в Москву воспитателя царя. Если кто-то и опасался возрождения диктатуры Морозова, эти страхи развеялись уже спустя пять суток после появления 26 октября (5 ноября) 1648 г. боярина в столице. 31 октября (10 ноября) первый министр Я.К. Черкасский повздорил с ним, сидя за царским столом, и демонстративно ушел из дворца, создав повод для собственной отставки. О чем «в 4-м часу ночи» того же дня (незадолго до полуночи) И.А. Гавренев и известил князя. Три важнейших приказа тогда же поручили И.Д. Милославскому. Ванифатьев тем самым достиг двух целей: во-первых, не пустил во власть сторонника войны с Польшей, во-вторых, окончательно убедил поверившее ему московское большинство, что «плещеевщина» не повторится. Отсюда и в целом терпимое отношение москвичей к церковным реформам отца Стефана, упрямо добивавшегося от прихожан подчинения уставу благочестия, провозглашенному Иваном Нероновым с амвона Казанской церкви.

В третий раз укротить непокорную Москву Ванифатьев попытался после того, как 29 января (8 февраля) земские депутаты единодушно одобрили окончательную редакцию Соборного уложения и на том завершили свою работу. Царский духовник, видно, не сомневался, что высшее духовенство не посмеет перечить царскому желанию, и 11 (21) февраля 1649 г. собрал «в середней» палате царского дворца патриарха, двух митрополитов, трех архиепископов, одного епископа, шесть архимандритов, девять игуменов, десять протопопов, не считая себя. В повестку дня внес единственный вопрос: «как лутче быти» с проблемой уклонения народа от «долгого и безвременного пения»? Подразумевалось, конечно же, одобрение Священным собором единогласия, с чем прихожанам придется-таки считаться. Уверенность в успехе укреплял визит в Москву патриарха Иерусалимского Паисия, гостившего в ней с 27 января (6 февраля) 1649 г. Уважаемый грек присоединил собственный голос в защиту единогласия.

Увы, затея с треском провалилась. Двадцать семь участников прений, отвергнув притязания благовещенского протопопа, постановили: «Как бы[ло] при прежних святителех митрополитех и патриархех, по всем приход[ским] церквам божественной службе быти по-прежн[ему], а вновь ничево не всчинати». И что же Ванифатьев, смирился с финалом, фактически запрограммированным? Какой там. Наоборот, впал в бешенство. «Муж благоразумен и… добродетелен» не постеснялся обругать и выбранить почтенных старцев, отстоявших, между прочим, позицию большинства москвичей, а, в принципе, всей страны. Однако большевик — всегда и везде большевик. Кто не с ним, тот против него. Несогласные и вовсе — враги народа, по терминологии отца Стефана — «волки», «губители» исконного православия. Судя по жалобе патриарха и архиереев на высочайшее имя, оскорбительная для них сцена разыгралась в присутствии Алексея Михайловича и выглядела продолжением нравоучительного урока, когда главный протопоп России посетовал юному монарху на то, что «в московском государстве нет церкви Божий»!