История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том II - Фредерик Коплстон Страница 22

В отношении неведения Аристотель делает очень глубокие замечания. Так, он говорит, что человек, совершающий поступки в гневе или в состоянии опьянения, действует в неведении, а не по неведению, поскольку его неведение порождается гневом или опьянением. Тем не менее его утверждение, что человек, совершивший поступок по неведению и раскаивающийся в нем, считается действовавшим невольно, а нераскаивающийся – считается «не поступающим по своей воле», вряд ли можно считать справедливым, поскольку, хотя отношение человека к своему поступку и говорит о его характере, то есть о том, плохой он или хороший в целом, оно не позволяет различать поступки, совершенные против своей воли, и чисто непроизвольные поступки.

Что касается утверждения Сократа о том, что ни один человек не делает зло осознанно, Аристотель показывает, что он прекрасно осведомлен о той борьбе, которая происходит в душе человека. Он был слишком хорошим психологом, чтобы не понимать этого, но когда он исследует этот вопрос формально, говоря о воздержанности и невоздержанности, то почему-то забывает об этом. Аристотель считает, что человек, совершающий дурной поступок, не знает в данный момент, что этот поступок дурной. Иногда так действительно и происходит, когда, например, поступки совершаются под влиянием страсти, но Аристотель не допускает и мысли, что человек может делать зло, прекрасно понимая, что это зло, и, более того, зная в момент совершения поступка, что этот поступок – дурной. По-видимому, строго гуманистический характер этики Аристотеля, в которой «правильное» значит «хорошее», заставлял его утверждать, что даже невоздержанный человек поступает всегда из лучших побуждений. Это верно, но невоздержанный человек может прекрасно понимать, что действие, которое он совершает, неправильно с этической точки зрения. Таким образом, отрицая точку зрения Сократа, Аристотель в определенной степени был с ней согласен. Ему не хватало правильной концепции долга, хотя в этом он ничуть не отличался от других мыслителей Греции до появления стоиков, за исключением Платона, у которого имелись на этот счет некоторые идеи. Поступок может быть хорошим или направленным на достижение блага, являясь при этом строго обязательным или долгом, но этическая теория Аристотеля не объясняла это различие.

5. Аристотель, как и Платон, не имел четкой концепции воли, но его описание или определение сознательного выбора как «стремящегося ума» или «осмысленного стремления»⁹ или как «способного принимать решения стремления относительно вещей, зависящих от нас» показывает, что у него имелось определенное представление о воле, поскольку он не отождествлял сознательный выбор ни со стремлением, как таковым, ни с разумом, как таковым. Его описание выбора, по-видимому, означает, что он рассматривал его как субстанциальное sui generis ^[6]. (Аристотель заявлял, что сознательный выбор имеет дело со средствами, а не с целью, но и в «Этике», и в других своих работах он вкладывает в это слово разный смысл.)

Аристотель представлял себе процесс выбора следующим образом: i) человек ставит перед собой цель; ii) он обдумывает пути ее достижения, учитывая, что В – это средство достижения А (конечной цели), С – средство достижения В и т. д., пока iii) он не приходит к мысли, что определенное средство – это то, что он может сделать здесь и сейчас; iv) человек выбирает это средство, как наиболее hic et nunc практичное, и v) совершает действие. Так, человек желает счастья (по Аристотелю, любой человек стремится к счастью). Он понимает, что средством достижения счастья служит здоровье, а для поддержания здоровья надо заниматься физическими упражнениями. Он решает, что прогулки – это то, что он может делать здесь и сейчас. Он выбирает прогулки и начинает совершать их. Этот анализ очень хорошо показывает, как мы выбираем действия, направленные на достижение определенной цели; проблема же заключается в том, что Аристотель не учитывал моральных обязательств, по крайней мере не рассматривал эти обязательства, как таковые, и дополнительно не изучал их; это сделали философы более позднего времени.

Из доктрины, гласящей, что добродетельные действия являются произвольными и совершаются в результате сознательного выбора, следует, что добродетель и порок находятся в нашей власти, а теория Сократа ложна. Это правда, что у человека может сформироваться такая стойкая дурная привычка, что он уже не может не совершать дурные поступки, порождаемые ею, но он мог бы обуздать себя и не дать развиться этой привычке. Человек может до такой степени усыпить свою совесть, что разучится отличать, где добро, а где зло, но он сам несет ответственность за свое моральное невежество. Такова в целом позиция Аристотеля, хотя, как мы уже видели, в своей критике взглядов Сократа он не принял во внимание моральную слабость и явную нравственную испорченность.

6. Аристотелева трактовка добродетелей демонстрирует его здравый смысл и ясность суждений. Например, данная им характеристика мужества как середины между безрассудством и трусостью позволяет определить истинную природу мужества и отличить его от различных форм показной храбрости. Аналогичным образом его описание воздержанности как середины между распутством и «бесчувственностью» помогает нам понять, что воздержанность, или умение владеть собой по отношению к удовольствиям, не имеет ничего общего с пуританскими взглядами на чувства и чувственные удовольствия. И снова его уверенность в том, что добродетель является серединой «по отношению к нам» и не может быть определена с математической точностью, говорит о том, что его взгляды порождены его эмпирическим, соответствующим здравому смыслу мировоззрением. Он весьма справедливо отмечает, что «если пищи на десять мин много, а на две – мало, то наставник в гимнастических упражнениях не станет предписывать питание на шесть мин, потому что и это для данного человека может быть [слишком] много или [слишком] мало. Для Милона этого мало, а для начинающего – много»¹¹.

Однако трудно отрицать (да и можно ли ожидать иного?), что на Аристотелеву трактовку добродетелей в определенном смысле повлияли современные ему греческие представления о них¹². Отсюда его убежденность в том, что величавому человеку, уважающему себя, стыдно принимать благодеяния, поскольку это ставит его в зависимое положение. Однако то, что такой человек за благодеяние воздает еще большим благодеянием, чтобы оказавший ему услугу остался ему обязанным, вполне соответствовало греческим представлениям о благородстве (и представлениям Ницше), но вряд ли было бы приемлемо для других стран. Опять же, Аристотелев идеал величавого человека, который нетороплив в движениях, имеет глубокий голос и уверенную речь, – это всего лишь вопрос вкуса.

7. В пятой книге «Этики» Аристотель говорит о справедливости, под которой он понимает: а) то, что законно, и b) то, что справедливо и ведет к равенству («Никомахова этика»). Первый вид справедливости, или «универсальная» справедливость, практически эквивалентен законопослушности, но поскольку Аристотель полагал, что закон государства – по крайней мере в идеале – должен распространяться на все сферы жизни и побуждать людей совершать добродетельные поступки в материальной сфере (поскольку закон конечно же не может заставить людей поступать правильно с формальной или субъективной точки зрения), то универсальную справедливость можно считать синонимом добродетели, по крайней мере в ее социальном аспекте. Аристотель, как и Платон, был искренне убежден в положительной и образующей функции государства. Их взгляды диаметрально противоположны взглядам на государство Герберта Спенсера в Англии и Шопенгауэра в Германии, которые отрицали положительные функции государства и сводили роль закона к защите прав личности, и прежде всего к защите частной собственности.