Дьявольская королева - Джинн Калогридис Страница 22

Затем он подошел к камину на расстояние вытянутой руки, резко рассек кинжалом воздух, ткнул им в центр очага и выкрикнул какой-то приказ. Четырежды совершал он одно и то же действие: рисовал кинжалом большие звезды и объединял их в круг. Я сжалась в кресле. Мне мерещились раскаленные добела звезды. Наверное, виной тому было мое лихорадочное состояние.

Козимо вернулся на середину комнаты, раскинул руки и превратился в живое распятие. Затем произнес имена: Михаил, Гавриил, Рафаэль. Наконец он присел возле подлокотника моего кресла и тихо сказал:

— Теперь мы в безопасности.

— Я не глупый ребенок, — пробурчала я. — Меня не проведете.

— Вы боялись будущего, — заметил он. — Боялись, что не хватит сил его пережить. Давайте вместе чему-то учиться. — Он посмотрел мне в глаза. — Один вопрос. Сформулируйте ваши страхи в одном вопросе.

Мне сделалось не по себе.

— Кому я должна задать его?

— Духу, — пояснил Козимо. — Одному из тех, кого я назову, поскольку я знаю, кому можно доверять.

По моим рукам пробежали мурашки.

— Вы имеете в виду демона?

Он не отрицал, просто ждал.

— Нет, — заявила я. — Никаких демонов. Только Бог.

— Бог не открывает будущее. Ангел может, но ангелы слишком медлительны. — Козимо перевел взгляд на тени на западной стене. — Но есть другие, кто может…

— Кто?

Он снова на меня посмотрел.

— Мертвые.

«Тетя Кларисса», — собиралась я ответить. Но что-то шевельнулось в душе, боль, настолько глубокая, что я и не подозревала о ней.

— Мама, — сказала я. — Я хочу поговорить с ней.

Охвативший меня порыв придал сил. Я поднялась, встала подле Козимо, повернулась к западной стене и зажмурилась. Руджиери вынул бутылочку, открыл пробку, обмакнул в нее указательный палец и начертил на моем лбу звезду.

В воздухе повис запах крови. Значит, я зашла слишком далеко, погрузилась в объятия зла.

— Это кровь, — прошептала я и открыла глаза, чтобы увидеть реакцию Козимо.

Широко распахнутые глаза Руджиери казались странными, словно душа его вдруг увеличилась и стала больше его самого.

— Ничто даром не достается, — изрек он и начертил на своем лбу звезду, оставив на коже темно-коричневый след.

Затем уселся за письменный стол.

— Бумагу, — потребовал он.

Я достала из ящика чистый лист и положила перед гостем. Но не успела убрать руку, он схватил ее и кольнул мой средний палец кончиком кинжала.

У меня вырвался возглас.

— Тсс! — прошипел Козимо.

Я попыталась высвободиться, но он крепко держал меня за руку и давил на палец, пока на бумагу не капнула капля крови.

— Прошу прощения, — пробормотал он и отпустил руку. — Свежая кровь необходима.

Я прижала палец к губам.

— Зачем?

— Ее привлечет запах крови.

Козимо убрал кинжал, закрыл глаза, глубоко вздохнул и стал покачивать головой.

— Мадлен, — прошептал он имя моей матери. — Мадлен… — Его веки затрепетали. — Мадлен.

Колдун застонал, его торс и руки задрожали. Так продолжалось с минуту, пока он не упал на стул. Из его груди вырвался резкий непроизвольный выдох.

Правой рукой он взял перо и опустил его в чернила. Перо бесновалось над бумагой, а рука, державшая его, порывисто дергалась. Затем она успокоилась и начала писать с невиданной скоростью.

Открыв рот, я смотрела на возникавшие на листе слова. Почерк был женский, язык — французский, родной язык моей матери.

Ma fille, m'amie, ma chère je t'adore

Дочь моя, любимая, дорогая, я тебя обожаю

Мои глаза наполнились слезами, такими чистыми и горячими, словно они исходили из раны, о существовании которой я не подозревала.

Женщина, самая великая из всего Дома

Ты встретишь своего благодетеля

Вопрос

Перо взлетело над бумагой. Рука Руджиери подрагивала. Пауза, потом снова быстрое письмо:

Вопрос

— Повстанцы меня убьют? — спросила я. — Меня освободят?

Рука поколебалась, а потом решительно вывела:

Не бойся, дорогая, Сильвестро позаботится о том, чтобы ты благополучно вернулась

Перо упало, оставив на бумаге темную кляксу. Рука Козимо совершенно расслабилась, а потом сжалась в кулак.

— Это все? — в отчаянии воскликнула я. — Должно быть еще…

Козимо потряс головой, затем замер. Его глаза открылись, пустые и затуманенные, они медленно прояснели, и астролог снова меня увидел.

— Твоя мама ушла, — сообщил он.

— Верните ее.

— Не могу.

Я смотрела на невероятные слова, записанные на листе.

— Но что это значит?

— Время расставит все на свои места, — сказал астролог. — Мертвые видят все: вчера, сегодня, завтра — это для них неважно.

Я взяла со стола лист бумаги и прижала его к сердцу. Вдруг Руджиери, стол, пол — все закружилось. Я пошатнулась. Комната накренилась, и я провалилась в темноту.

Проснулась я в своей кровати. Подле меня сидела сестра Николетта. Она держала в руке маленький псалтырь. Из окна струился свет и отражался от линз ее очков. Сестра подняла глаза и тепло мне улыбнулась.

— Милая девочка, проснулась.

Она отложила книжку в сторону и опустила прохладную ладонь мне на лоб.

— Лихорадка прошла, благодарение Господу! Как вы себя чувствуете?

— Пить хочу, — ответила я.

Николетта поспешно повернулась к столику, на котором стоял кувшин и чашка. Я села и быстро похлопала себя по груди. Я помнила, что положила туда лист с посланием матери, однако нашла лишь шелковый амулет и Крыло ворона. Я запаниковала: неужели посещение Руджиери было лишь бредом?

Тогда я стала ощупывать постель. Под подушкой мои пальцы почувствовали острый край бумаги, и я быстро ее вытащила. Она была сложена пополам, текст находился внутри, однако я узнала большую кляксу.

«Ma fille, m'amie, ma chère, je t'adore».

Когда сестра Николетта повернулась ко мне с чашкой в руке, я уже спрятала письмо под одеялом.

— Есть хочу, — заявила я. — Можете что-нибудь принести?

Единственной вещью, связывающей меня с матерью, было ее послание; все остальное забрали повстанцы. Я хранила листок под подушкой и каждую ночь туда заглядывала. Теплота, печаль и любовь окутывали меня. Письмо дарило мне утешение, с которым не мог сравниться ни один талисман.