Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл Страница 22

По мере того как люди начинали осознавать настоящее лицо войны, оппозиция усиливалась, поначалу, правда, очень робко. На февраль 1915 года была назначена конференция социалистов в Лондоне, однако французские делегаты отказались приехать в том случае, если будут участвовать немцы. Мартов тоже не смог принять участие в дебатах, поскольку его паспорт не давал права въезда в Британию. Весной требование созвать антивоенную конференцию социалистов стало, однако, звучать повсюду – от Берлина до Брюсселя, от Парижа до Турина. Только Ленин стоял особняком, не желая присоединяться к столь вялому делу, как борьба за мир. В дни Лондонского съезда в феврале 1915 года (в котором он сам в любом случае не смог бы принять участия) Ленин созвал собственную конференцию в Берне.

Пропаганда мира в настоящее время, – заявил он своим ближайшим единомышленникам, – не сопровождающаяся призывом к революционным действиям масс, способна лишь сеять иллюзии, развращать пролетариат внушением доверия к гуманности буржуазии и делать его игрушкой в руках тайной дипломатии воюющих стран. В частности, глубоко ошибочна мысль о возможности так называемого демократического мира без ряда революций⁴⁴.

На этой точке зрения Ленин будет настаивать независимо от решений любых социалистических конгрессов. В мае 1915 года он отчитал авторов антивоенной статьи в The Economist, обвинив этот, по определению Ленина, “журнал английских миллионеров” в том, что он “стоит за мир именно потому, что боится революции”⁴⁵. В июле, когда левоцентристские социалисты Карл Каутский и Роберт Гримм из Швейцарии пробовали организовать общеевропейские переговоры, Ленин требовал продолжения кровопролития, потому что “мы вполне признаем законность, прогрессивность и необходимость гражданских войн”⁴⁶.

Нет ничего пошлее, нет ничего презреннее и вреднее, – продолжал он уже позже, в сентябре 1915 года, – как ходячая идея революционных филистеров: “забыть” разногласия “по случаю” ближайшей общей задачи в наступающей революции. Напротив, жизнь идет <…> к гражданской войне в Европе⁴⁷.

Что касается Мартова и его группы, сплотившейся вокруг газеты “Наше слово”, то в мае 1915-го стало ясно, что никаких шансов договориться с Лениным не оставалось.

После двухсот дней проповеди интернационализма, – иронизировал Ленин, – “Наше слово” расписалось в своем полнейшем политическом крахе <…>. Двести дней мы говорили о сплочении интернационалистов и пришли к выводу, что ровно никого, даже самих себя, редакторов и сотрудников “Нашего слова”, мы сплотить не можем⁴⁸.

Главную опасность для себя Ленин видел не столько в самой войне, сколько в том, что европейские левые смогут объединиться на платформе борьбы за мир. Это движение вполне могло стать популярным, но это еще было не самое плохое. Хуже всего было то, что он вряд ли смог бы возглавить это движение: заслуженный Карл Каутский или, скажем, бельгиец Эмиль Вандервельде имели гораздо больше шансов занять это место. Когда война вступила во второе свое лето, антивоенное движение стало пополняться все новыми сторонниками почти из всех социалистических партий Европы. Чтобы предотвратить успех движения, представлявшийся Ленину катастрофой, он должен был вбить еще более надежный клин между проповедниками мира и собственными сторонниками. На каждой встрече социалистов он не упускал случая подчеркнуть глубину разногласий. В сентябре 1915 года Роберт Гримм созвал конференцию социалистов, чтобы перезапустить Интернационал на мирной платформе. Ленин был готов к тактическому наступлению.

Тридцать восемь делегатов прибыли в бернский “Фолькс-хаус”. Гримм понимал, что ресторан полон шпионов, и сделал все, чтобы как можно скорее раздать участникам билеты на экипажи и отправиться в горное селение под Берном. В своих воспоминаниях Троцкий отмечает трагикомичность ситуации:

Делегаты плотно уселись на четырех линейках и отправились в горы. Прохожие с любопытством глядели на необычный обоз. Сами делегаты шутили по поводу того, что полвека спустя после основания Первого Интернационала оказалось возможным всех интернационалистов усадить на четыре повозки⁴⁹.

Для маскировки решено было выдать это собрание людей из разных стран – Швейцарии, Швеции, Германии, России и стран Восточной Европы – за встречу орнитологического общества⁵⁰. Группа отправилась в Циммервальд, деревню в два десятка дворов, разбросанных по травянистому осеннему склону. Все время пребывания делегаты почти не отлучались из гостиницы, а их развлечения ограничивались йодлями в исполнении Гримма⁵¹. Всё предприятие в целом было благородной жертвой – большинство участников видели в конференции шанс заново основать Интернационал без участия в нем мелкобуржуазных патриотов. В известном смысле это удалось. 8 сентября 1915 года был утвержден манифест, подписанный всеми участниками (включая Ленина), так что в следующие три года всякого социалиста, который отвергал войну или побуждал правительство к мирным переговорам, называли циммервальдцем.

Для Ленина Циммервальдская конференция означала возможность заявить о себе как о вожде истинных европейских левых. Швейцарский коммунист Фриц Платтен вспоминал, что великий большевик был на конференции внимательнейшим слушателем, но его собственные выступления действовали как ядовитый душ, всегда рождали обиду и раздоры. Он настаивал на масштабных совместных действиях, призванных обрушить всё здание империализма. Буржуазные правительства, внушал он, рассуждают о шансах на победу или на поражение, в то время как европейский рабочий класс сможет победить лишь тогда, когда ему удастся уничтожить саму систему угнетения.

Сильная сторона Ленина, – заключает Платтен, – состояла в том, что он с невероятной ясностью понимал законы исторического развития⁵².

На всех этапах дебатов фракция Ленина составляла лишь меньшинство (иногда казалось, что он остался вообще в одиночестве), тон, однако, почти во всех дискуссиях задавали именно большевики, так что Гримм и меньшевики вынуждены были с этим считаться⁵³.

В конце концов составилась группа из восьми левых, к которым перешел и Фриц Платтен. В группу входили шведские делегаты Туре Нерман и Цет Хёглунд, а также давний и верный соратник Ленина Григорий Зиновьев. Кроме того, к удивлению Ленина, к ним примкнул и живой, эмоциональный новичок по имени Карл Радек. Этот непредсказуемый и весьма разговорчивый господин был опытным беглецом в самых разных смыслах этого слова. Уроженец Львова, а значит, австро-венгерский подданный, Радек скрывался в Швейцарских Альпах от воинской повинности; одновременно он искал новый политический лагерь, к которому мог бы прибиться: из двух политических организаций он уже был изгнан при неясных обстоятельствах (ходили слухи о больших недостачах в партийных кассах)⁵⁴.

Его легкий живой стиль был весьма популярен в газете Гримма, но свое подлинное призвание Радек ощутил среди ленинской братии в Циммервальде. Он был почти уродлив, прошлое его было сомнительным, однако в немного обезьяньем лице Радека, в его круглых очках ощущалось нечто неизменно притягательное. К тому же он заразительно хохотал, а его аппетит к чтению и общению был ненасытен. Он был просто создан для того, чтобы стать связным Парвуса, и при первой же возможности посетил институт последнего в Копенгагене ⁵⁵.