Командир субмарины. Британские подводные лодки во Второй мировой войне - Бент Брайант Страница 21

Мои познания в медицине не отличаются изобретательностью, и я всегда считал бутылку виски и упаковку аспирина лучшим лекарством от всех болезней. И в данном случае я ощущал, что мне не хватает именно виски, чтобы полностью избавиться от хвори. Во время похода мы не пили принципиально, исключением была стопка рома в те дни, когда командир полагал, что какие-либо эксцессы невозможны; обычно это случалось после ночного всплытия, когда аккумуляторные батареи уже поставлены на подзарядку, воздушные компрессоры включены и все дела закончены. Те из офицеров, которые не пили ром, получали по бутылке пива или по маленькой стопке виски. Я никогда не отдавал приказания об этом ежедневном расслабляющем рационе – да и вряд ли кто-либо из других командиров это делал. Никто не мог позволить себе опуститься ниже определенного уровня боевой готовности. Воздействие алкоголя при погружении, в условиях повышенного атмосферного давления и концентрации углекислого газа, могло оказаться непредсказуемым, поэтому при погружениях стопочка никогда не шла в ход. Обычно из-за утечки воздуха из трубопроводов и баллонов высокого давления при всплытии требовалось соблюдать осторожность, даже открывая люк боевой рубки. По крайней мере один человек погиб при подобных обстоятельствах – его вышвырнуло в море, когда он открыл крышку рубочного люка. При всплытии, прежде чем открыть люк, полезно сначала запустить дизель, чтобы снизить давление внутри лодки. Но если погружение происходило в течение длительного времени, то дизели отказывались работать. Они гораздо более требовательны относительно содержания в воздухе кислорода и углекислого газа, чем организм человека.

Как только я вернулся на добрый старый «Сайклоп», наш спасательный корабль в Гарвиче, первым делом вплотную занялся своим здоровьем, а потом отправился в Лондон, чтобы оттуда поехать на поезде в Ливерпуль. Мне дали отпуск продолжительностью в целых четыре дня, и мы с Марджори собирались навестить моих родителей на острове Мэн – у них жила наша маленькая дочка. Однако ночью в поезде мне опять стало плохо.

В Ливерпуль мы приехали холодным, серым утром. Марджори взглянула на меня и тут же определила:

– У тебя желтуха.

Она стала первой, кто впервые за две недели увидел меня при дневном свете – не закутанного в шарф на капитанском мостике во время снегопада и не заросшего бородой. Почти все эти две недели я болел желтухой, но самым удивительным все-таки было то, что до моего лечения виски она словно проходила сама собой, потому что первое время у меня было ощущение, что я долго не протяну.

Помимо нескольких широко распространенных лекарств и небольшого запаса морфия, на субмаринах обычно имелся сундучок, в котором хранился набор страшных инструментов; по крайней мере, эти инструменты казались ужасными тем, кто имел лишь отдаленное понятие о принципах первой помощи. Среди них, например, была трубка, похожая на очень большую полую иглу, которую требовалось воткнуть в живот больному, чтобы облегчить колики. Инструмент казался смертельным, и я всегда смотрел на него с долей тревоги; было понятно, что втыкать его нужно не куда угодно, а в определенное место, поэтому я обратился за квалифицированной медицинской консультацией. Мне ответили:

– Примерно туда, где заканчиваются волосы.

Это мало успокоило мое волнение, поскольку для покрытых наиболее обильной растительностью воинов это означало район адамова яблока – там, где мужчина начинает бритье. К счастью, мне ни разу не пришлось выступать в качестве самодеятельного хирурга, хотя другим повезло куда меньше. В Тихом океане, где лодки уходили на большие расстояния, проводя в походах недели, и где позволялось нарушать тишину эфира, экипажи могли сообщать симптомы болезни, в ответ получая советы медиков; можно было и переводить больных на корабли, отправляющиеся домой.

Я сказал, что болели подводники редко, однако на самом деле во время следующего похода экипаж «Силайон» оказался сраженным эпидемией. Пока в родительском доме меня нянчила моя семья, подлодку вывел в море второй командир флотилии Симпсон, по прозвищу Креветка. Но ему пришлось прервать службу, поскольку почти половина экипажа слегла от болезни, которую посчитали гриппом. Однако лично я считаю, что причиной недомогания стал все тот же газ из аккумуляторной батареи; старая батарея уже выработала свой срок, и перед следующим выходом в море мы установили новую. К тому времени я уже снова был в форме. Батарея для субмарины – это большая и дорогая штука; каждый из элементов весит около тысячи фунтов, а на лодке – в зависимости от ее типа – находилось от 220 до 330 таких элементов.

У меня имеются основания винить в неприятностях батарейный газ. В Рождество 1939 года во время боевого патрулирования мы решили создать на лодке праздничную атмосферу. Смастерили какие-то украшения, натянули на голову бумажные колпаки и устроили гонки заводных машинок вокруг этих самых батарей. Кому-то в кают-компании пришло в голову засунуть в рот термометр, чтобы изобразить сигарету, поскольку дело происходило на глубине и курить было запрещено. Когда термометр извлекли, оказалось, что он показывает 100 градусов по Фаренгейту. Тогда все в кают-компании измерили температуру, она оказалась повышенной у всех. Это никого не взволновало, но, разумеется, не прошло незамеченным. Когда мы установили новые батареи, подобных проблем больше не возникало.

Один из наших старших офицеров (ныне покойный капитан-лейтенант Мартин) однажды даже командовал наступлением в состоянии лежачего больного. Это случилось в более поздние военные годы в Средиземном море. Он лежал на койке с высокой температурой. В зону наблюдения попал танкер, командира вызвали, он собрался с силами и отдал команду к погружению. Им страшно не повезло, поскольку танкер имел право свободного хода, так как должен был заправить итальянский лайнер, перевозивший беженцев. Капитан Мартин, конечно, обладал полной информацией, но в горячке додумался лишь до того, чтобы атаковать. Последствия оказались тяжелыми.

После дипломатических извинений мы согласились освободить танкер, который стоял заблокированным в нейтральном испанском порту Альхесирас, напротив Гибралтара. Там находилось два танкера. Итальянцы, не известив нас и, по крайней мере официально, не известив даже испанские власти, очень изобретательно приспособили один из них для водолазов-взрывников. Они очень умело потопили таким способом несколько кораблей в Гибралтарском проливе; мы не могли понять, как они туда попали. Когда взяли в плен одного из водолазов, он прикрылся историей о том, что его доставили на субмарине. Их служба безопасности работала отменно, и мы ничего не знали об этом танкере, превращенном в базу; сведения об этом поступили гораздо позже. К сожалению, танкер, который мы освободили, оказался не этой самой базой, а то итальянцы получили бы забавную уступку.

В тех боевых походах начала войны мало кто из нас имел возможность топить корабли противника, хотя я получил шанс в виде немецкой подлодки уже в своем первом походе. Мы возвращались с Тонкой красной линии в лиман Форт. При проходе мимо Доггер-банки задул ветер; била волна, соблюдение глубины казалось невозможным, и из-за того, что перископ захлестывало, не видели ровным счетом ничего. Мы погрузились, чтобы позавтракать, однако каждые несколько минут поднимались, чтобы оглядеться. В один из таких осмотров заметили небольшую немецкую субмарину, проходившую вблизи нашего борта. Хотя у нас имелись собственные стандарты установки перископа и половина мостика выступала из воды, чтобы перископ имел надежный зазор над водой, она нас не заметила.