Командир субмарины. Британские подводные лодки во Второй мировой войне - Бент Брайант Страница 20

Но на субмарине иметь собственную койку вообще казалось огромной роскошью. Во всяком случае, вы никогда не находились на ней настолько долго, чтобы терпеть что-либо помимо довольно быстро проходящего затекания конечностей от пребывания в скрюченном состоянии. Даже действуя по принципу «горячей койки», согласно которому человек, приходящий с дежурства, занимал место того, который отправлялся ему на смену, и используя любое свободное пространство, чтобы повесить гамак, вы все равно не получали достаточно спальных мест для всех членов экипажа. Люди спали на палубе, на столах, под столами, на рундуках – везде, где на них не могли наступить, – а ведь часто и наступали. В плохую погоду палубы не только оказывались мокрыми и грязными от перевернутой пищи, трюмной воды и машинного масла, но притягивали на себя конденсат, так что лежащему на ней человеку приходилось с головой накрываться непромокаемой накидкой.

На поверхности вентиляция оказывалась хорошей, если работали двигатели, – даже слишком хорошей для тех, на чье спальное место вентиляторы выдували ледяной поток. Если не удавалось выключить вентилятор, то смягчить напор можно было, например, при помощи старого носка. Аккумуляторные батареи также порой являлись источником газов (водород, хлор и др.). Если в них попадала соленая вода, они начинали выделять хлор, но, к счастью, это случалось лишь в случае неправильного выключения вентилятора; бывало также, что элемент батареи не выдерживал и давал трещину при зарядке, если в маслосборник попадала соленая вода. Но и с этой неприятностью удавалось успешно бороться, если, конечно, это не происходило в значительных объемах. Во время зарядки аккумуляторную батарею вентилировать приходилось особенно тщательно, используя ее собственную вентиляционную систему. Батарея была способна выделять взрывоопасные газы, поэтому курить во время зарядки категорически запрещалось. А если бы батарея к тому же была старой, то неприятности оказались бы особенно велики.

Несмотря на недостаток кислорода, высокую концентрацию двуокиси углерода, недостаток движения, скученность и иные неудобства жизни на небольшой субмарине, экипаж мог похвастаться отменным здоровьем.

В военное же время, но немного позже, это интересное явление глубоко изучали медики, и я лично имел в составе своего экипажа выдающегося физиолога. После того как мы находились под водой в течение четырнадцати часов, он выставил на стол маленькие стеклянные блюдца с розовым желе. А через полчаса запечатал их вместе с содержимым и, естественно, вместе со всеми микробами, которые туда набились. Вернувшись на берег, ученый сосчитал микробов (весь процесс, разумеется, происходил гораздо более научно, чем я это описываю). А вскоре меня проинформировали, что микробов в блюдечках оказалось значительно меньше, чем в гостиной дачного дома при открытых в сад дверях. Мы сделали вывод, что микробам не пришелся по нраву газ, испускаемый при зарядке аккумуляторных батарей.

Вообще говоря, подводники отличались отменным здоровьем и болели чрезвычайно редко. Те же болезни, что случались, обычно приходили вместе с хозяином с берега. Иногда моряки страдали расстройством желудка, бывали неприятности от любви, но в этом случае проблему успешно решали сульфамидные препараты; ну и разумеется, существовал туберкулез. Массовой флюорографии тогда еще не проводили, и в условиях скученного проживания он вполне мог распространиться. Два или три младших офицера с нашей подлодки впоследствии умерли именно от туберкулеза. Как позднее показал рубец на рентгеновском снимке, я и сам подхватил его, но как-то умудрился выздороветь без лечения. Сейчас, конечно, вряд ли возможно подобное.

В это время аккумуляторные батареи на «Силайон» доживали свои последние деньки, поэтому издавали ужасный запах. Один из вентиляционных выходов находился возле моей койки, и я нередко просыпался ночью оттого, что моя носоглотка горит огнем. Думаю, это и стало причиной моей единственной за все время подводной службы болезни.

Это случилось в январе 1940 года, во время третьего боевого похода подлодки. Вскоре после выхода в море я почувствовал себя отвратительно. Мне с трудом удавалось забраться в рубку, а если это и получалось, то устоять там на ногах я не мог. Проконсультироваться мне было не с кем, а поскольку я был единственным человеком, обученным атаковать, то либо мне предстояло выдержать, либо лодке пришлось бы вернуться в базу. Меня не покидала уверенность, что моя выучка позволит мне командовать действиями даже в полумертвом состоянии – а именно таковым я себя и ощущал – и заставит вытерпеть все испытания. В те дни рацион наш был чрезвычайно незатейлив: тушенка и морские крекеры, называемые еще собачьими, – очень уж они напоминали их внешне.

На подводной лодке нет солнечного света, а при тусклом искусственном освещении все лица имели один и тот же неопределенный оттенок. Тогда я не знал симптомов желтухи, которые, несомненно, были налицо, да если бы и знал, то делать мне все равно было нечего. Достаточно странно то, что с течением времени я стал чувствовать себя лучше, несмотря на полное отсутствие специального питания.

В начале боевого похода помимо крекеров у нас был хлеб, которого хватило дней на десять. В нашей сырости он очень быстро утратил и свежесть, и вкусовые качества, поэтому перед едой его приходилось засовывать в духовку, чтобы хоть немного оживить; это позволило продлить его жизнь еще на пару дней. Потом уже приходилось срезать заплесневелую корку, поливать хлеб концентрированным молоком и греть в духовке. Но наступило время, когда не помогали уже никакие ухищрения. Единственное, что оставалось, так это отрезать совсем испортившиеся части и съесть то, что еще было хоть сколько-нибудь съедобным. На самом деле заплесневелый хлеб не так уж и плох, особенно если употреблять его понемногу. Поэтому меня всегда удивляет, что мой спаниель, готовый в принципе есть что угодно, голоден он или сыт, всегда отказывается от заплесневелого хлеба. Возможно, хлеб этот не подходит собакам, но подводникам очень даже годится. Потом на субмаринах появился специально упакованный хлеб, сохраняющий свои качества гораздо дольше, а еще позднее специально обученные коки начали сами печь хлеб на камбузе.

Мы также брали с собой в море много мясных полуфабрикатов. На маленьких лодках холодильник отсутствовал из-за недостатка места, поэтому срок хранения продуктов позволяла продлить предварительная обработка. Некоторые верили, что если мясо начинало портиться, то хорошо было сбрызнуть его «милтоном». Лично я ничего не имел против этого дважды, трижды или даже большее число раз приготовленного мяса. До некоторых пор у нас не было обученных коков: предполагалось, что любой моряк умеет готовить, но я испытал явное облегчение, когда от сырого мяса мы перешли к мясным консервам – тушенке. Позже появилась замечательная консервированная пища, и подводники могли уже позволить себе вкусные супы из банки. Предпринимались попытки научить нас готовить суп с сельдереем, но в то время единственной реальностью оставался лишь суп из бычьих хвостов. Субстанция под названием «Блюдо из мяса и овощей», которое, возможно, рассматривалось некоторыми, включая и авторов, как жаркое, пришлось по вкусу в виде супа.

Во всяком случае, на диете, описанной выше, я постепенно стал чувствовать себя лучше и в конце похода, сходя на берег на восточном побережье Англии во время снежной бури, не ощущал особого дискомфорта даже после суточного дежурства на ходовом мостике в метель. Когда мы наконец пришли в Гарвич, там замерзло даже море.