Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - Людмила Павличенко Страница 21

Мы подошли к дому и стали стучать в дверь. Нам долго не открывали. Затем, когда я крикнула, что здесь – Красная армия, двери наконец-то отворили. Появилась хозяйка, женщина лет пятидесяти, до глаз закутанная в серый платок. Я объяснила ей, кто мы такие. Она удивилась, что солдатами командует женщина. После этого наш разговор пошел как-то легче. Я выслушала ее горькие жалобы на оккупантов, которые бесчинствовали на хуторе дне недели, и упреки, обращенные к боевым частям РККА, которые в сентябре слишком быстро ушли отсюда, оставив местное население на расправу фашистам.

Она была права, эта женщина.

Я повинилась перед ней за наркома иностранных дел товарища Молотова, ни с того ни с сего подписавшего Договор о ненападении с Германией, и за то, что гитлеровцы нагло его нарушили, за командование Красной армии, не сумевшее разгромить войска агрессора в приграничных сражениях, за тех наших бойцов и командиров, кто отступал при внезапных атаках вражеских танковых дивизий и под бомбовыми ударами авиации. Но война не кончена, сказала я ей. Война только начинается. Мы стоим у Одессы третий месяц, и тысячи захватчиков уже нашли вечное упокоение в причерноморских степях. Недалеко от ее хутора мы, снайперы 54-го имени Степана Разина стрелкового полка, устроим засаду и положим здесь еще сотни две-три диких воинов румынского короля Михая Первого.

– Меня зовут Серафима Никаноровна, – женщина широко открыла передо мной дверь. – Заходите. Чем богаты, тем и рады…

Так произошло мое знакомство с обычной крестьянской семьей Кабаченко, состоявшей из мужа, жены и троих детей: двух сыновей-погодков и старшей дочери. Жили они небогато и небедно, возделывали сад, огород и поле, на котором выращивали пшеницу, держали домашний скот и птицу. При начале военных действий не эвакуировались потому, что пожалели свое хозяйство, ведь земле нужен постоянный уход и забота. За то и поплатились. Румыны перевернули вверх дном дом от чердака до подвала, искали золото и другие ценные вещи. Например, швейную машинку фирмы «Зингер» или велосипед. Также они переловили всех кур, закололи поросят, увели в неизвестном направлении корову с теленком. Вероятно, солдат в королевской армии никогда не кормили досыта.

Они совершили и другое преступное действие, о котором Серафима Никаноровна поведала мне со слезами на глазах.

Жестокое надругательство победителей над женами, сестрами и дочерьми побежденных восходит к традиции первобытных племен, обитавших на Земле много лет назад. Женщины тогда признавались законной добычей воинов, и судьба их была незавидна. Я читала описания этих зверств в исторических хрониках, но не думала, что «цивилизованная Европа» принесет на нашу землю и сей варварский обычай.

Глаза Марии, семнадцатилетней дочери хозяйки хутора, страдальческие, точно припорошенные пеплом, смотрели на меня с надеждой. Каких слов она ждала, не знаю. Я решила рассказать о недавнем бое.

За воротами дома осталось поле, выжженное реактивными снарядами «катюш». Черный прах остался от бешеных румынских самцов в касках-макитрах. Они сгорели в огне, подобно факелам, и упали на землю струйкой пепла. Никто не похоронит их, ибо это не нужно, никто не вспомнит их лиц и имен. Их мерзкое семя смешалось с пылью, ушло в земную твердь и никогда не даст потомства. Фашисты и должны умирать так, не оставляя никаких следов своего пребывания на нашей прекрасной планете.

– Ты хорошо стреляешь? – вдруг печально спросила Мария.

– Да. У меня есть винтовка с особым прицелом.

– Убивай их. Сколько раз увидишь, столько раз и убей.

– Обещаю тебе сделать это.

– Господу нашему Иисусу Христу ведомо все, – девушка истово перекрестилась и перевела взгляд на икону, висевшую в углу. – Я буду много молиться, и Он тебя простит…

Мы в нашей коммунистической семье, конечно, выросли атеистами, и фраза о прощении, которое дарует мне Бог за меткую стрельбу по врагам, согласно молитве Марии Кабаченко, абсолютно ничего для меня не значила. Но потом, в другие, уже мирные годы, когда я слышала разговоры о снайперах, якобы хладнокровных фронтовых убийцах, охотившихся за бедными, беззащитными фрицами, я вспоминала просьбу несчастной девушки: «Убей их!» Может быть, тихий голос Марии и тысяч подобных ей жертв этой войны еще раз прозвучит и будет услышан не как объяснение наших действий, а как неумолимый приказ. Мы поклялись в те дни свято его выполнять. И выполняли, не щадя своей жизни…

Будучи в весьма сумрачном расположении духа, я вышла из дома во двор, чтобы проверить, как готовятся мои солдаты к нападению противника. Двое бойцов возились с бронетранспортером «Малакса», первоначально – изящным французским изделием «Renault UE». Они пытались его завести, но мотор молчал. Ефрейтор Седых доложил мне, что в гусеничном прицепе найдены ценные вещи. Кроме двух бочек бензина и ящика, набитого какими-то запчастями, там обнаружен брезентовый сверток с новеньким, в заводской смазке немецким пулеметом «MG-34». К нему прилагались два запасных ствола, асбестовая рукавица, предназначенная для смены их в бою, станок-тренога и коробки с патронными лентами.

Это было просто замечательно!

Обращаться с трофейным оружием все мы давно научились. Пулемет заметно усиливал огневую мощь вверенного мне подразделения, и мы с Седых стали прикидывать, где лучше устроить для него позицию. Федор предлагал вырыть глубокий окоп на склоне возвышенности, откуда открывался вид на долину и дорогу. Я согласилась с его предложением.

Кроме пулемета, бензина и запчастей, в прицепе находилось три мешка: с крупой, мукой и сахаром. Солдаты вопросительно посмотрели на меня. Вроде бы продукты полезные, но что мы можем с ними сделать, не имея даже котелков? Я решила отдать находку хозяйке хутора. Серафима Никаноровна сперва не поверила в такую нашу щедрость. Но взамен я попросила ее приготовить для бойцов горячий обед.

Мы с Федором двинулись по покатому склону, заросшему мелколесьем. Действительно, вся долина и дорога, пересекающая ее, просматривались отлично. С левой стороны к дороге прилегала небольшая рощица, справа – несколько холмов. За холмами кое-где виднелись крыши домов деревни Татарка.

Осторожно шагая по иссохшей осенней траве, мы приблизились к первому окопу. Солдаты выбрали место для него правильно. У них за спиной оказался бугорок с разросшимися кустами шиповника. Солнце освещало его сбоку, отчего на землю ложилась густая тень. Она маскировала и окоп, и бойцов, сидящих в нем. Окоп уже достигал метровой глубины, но я приказала рыть дальше, до полутора метров, и затем укрепить его бруствер камнями, чтобы стрелять стоя и с упора. От окопа отходила траншея, не столь глубокая и предназначенная для отхода стрелков (ползком по земле) на другую позицию. Устроить здесь настоящий боевой рубеж со многими огневыми точками и ходами сообщения не представлялось возможным – мы не знали, каким временем располагаем, и торопились сделать хоть что-то, похожее на пехотные укрепления.

После полудня, выставив часовых, мы – по приглашению хозяйки – вернулись в дом. Обед она приготовила и стол накрыла, можно сказать, по-праздничному: с бутылью мутной деревенской браги, с тарелками и гранеными стаканами, с закуской в виде квашеной капусты и малосольных огурцов. Не только пища, но сама сервировка и присутствие всей семьи Кабаченко согрели сердца фронтовиков. Ведь в боях и походах мы часто вспоминали о домашнем уюте с тоской.