Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон Страница 21

Эти шпионы, похоже, особенно интересовались “Лузитанией” – они давно следили за кораблем. В рапорте германского военно-морского атташе в Нью-Йорке, датированном 27 апреля 1915 года – “Лузитании” предстояло отплыть четырьмя днями позже, – сообщалось: “Команда «Лузитании» находится в настроении чрезвычайно подавленном и надеется, что это – последнее плавание через Атлантику в военное время”. Отмечалось в рапорте и то, что в команде недостает людей. “Обслуживать машины надлежащим образом затруднительно. Слишком силен страх перед субмаринами”174.

Существовала нешуточная вероятность, что германские вредители попытаются что-то сделать с “Лузитанией”. “Кунард” воспринял эту опасность всерьез – во всяком случае, компания направила на борт детектива-полицейского из Ливерпуля, Уильяма Джона Пирпойнта, чтобы тот нес вахту во время плаваний. Он занимал каюту А-1, на шлюпочной палубе, и держался особняком. Капитан Тернер взял себе за привычку называть его “инспектор”.

Команда “Лузитании” поднималась на борт весь день и ночь, кто трезвый, кто не очень. Лесли Мортон с братом и другие беглецы с “Найада” шли по трапу, еще не оправившись от последствий прошлой ночи, когда они гуляли в городе. Если Мортон и думал, что на “Лузитании” его ожидают роскошные условия, его надежды не оправдались. Его направили на койку тремя палубами ниже основной, в помещение, которое напомнило ему “спальню в работном доме”. Впрочем, он воспрянул духом, обнаружив, что его койка находится прямо у иллюминатора.

Младший член команды – посыльный, или мальчишка на службе у эконома, по имени Френсис Берроуз, пятнадцати с половиной лет от роду – был встречен у входа сторожевым, который сказал ему: “На этот раз ты, сынок, не вернешься. Поймают тебя на этот раз”175.

Берроуз рассмеялся и отправился прямо к своей койке.

В тот вечер группа мальчишек, которым приказано было ни в коем случае не покидать корабль, решила от скуки устроить себе небольшое развлечение. Мальчишки, среди которых был некий Роберт Джеймс Кларк, отправились в небольшое грузовое помещение, на морском жаргоне именуемое лазаретом, и там, если верить Кларку, “занялись тем, чем нам заниматься не следовало”176.

Кларк и его сообщники нашли какие-то электрические провода и, содрав изоляцию, разложили их по полу. Улегшись на пол, мальчишки принялись ждать.

На корабле было множество крыс. По сути, годом раньше крысы стали причиной небольшого пожара в одном из общих помещений корабля – они изгрызли изоляцию на электрических проводах, проходивших внутри стенки, и в результате два голых провода соприкоснулись177.

Мальчишки ждали, затаив дыхание. Появившиеся вскоре крысы двинулись по помещению своими обычными маршрутами, не зная, что на пути у них – провода. “Их, разумеется, убило током, – вспоминал Кларк, – такая была у нас забава. Случилось это в пятницу вечером”. В будущем Кларку предстояло стать преподобным Кларком.

То ли из уязвленного профессионального самолюбия, то ли повинуясь некоему инстинктивному страху, корабельный талисман – кот по кличке Доуи, названный так в честь предшественника Тернера, – в ту ночь сбежал с “Лузитании” в неизвестном направлении.

Капитан Тернер в тот вечер тоже покинул корабль. Он направился на Бродвей, в театр “Харрис” на Сорок второй улице, и посмотрел там пьесу “Ложь”, где в главной роли выступала его племянница, актриса по имени Мерседес Десмор178.

Кроме того, Тернер отдал дань своей страсти к германской кухне. Он отправился в “Люхов”, что располагался в доме 110 по Восточной четырнадцатой улице, и отобедал там в зале Нибелунгов, где оркестр из восемнадцати музыкантов оживлял обстановку венскими вальсами179.

В тот вечер, вернувшись в квартиру сестры, Чарльз Лориэт показал им с мужем издание Диккенса и рисунки Теккерея и объяснил, зачем он везет рисунки в Англию180.

В 1914 году он купил их у живших в Лондоне дочери и внучки Теккерея, Леди Ритчи и Хестер Ритчи, всего лишь за 4500 долларов, прекрасно зная, что в Америке он сможет продать их по цене в пять-шесть раз выше. Однако он понимал: чтобы сбыть их как можно выгоднее, ему придется подать рисунки в более привлекательном виде. Покамест они были вставлены в два альбома, по одному рисунку на странице. Он собирался обрамить большинство рисунков по одному, но некоторые хотел объединить по три-четыре в книжки с сафьяновым переплетом. В Англию он вез их главным образом для того, чтобы леди Ритчи могла еще раз их увидеть и написать о каждом небольшую заметку, тем самым подтвердив их подлинность и подогрев к ним интерес.

Он не чувствовал вины за то, что так мало заплатил леди Ритчи за рисунки. Так делались дела в торговле искусством, особенно если продавец не хотел широкой огласки, как это было с Ритчи. Они настаивали на том, чтобы он как можно меньше распространялся о продаже рисунков, и запретили ему искать покупателей в Британии. Предлагать их он мог только в Америке, да и то потихоньку, не рекламируя. Леди Ритчи еще не оправилась от удара, который нанесли ей неожиданные осложнения другой продажи, когда в прошлый раз рисунками занимался лондонский делец: он подал их под таким соусом, что семейство оскорбилось, и сделка сопровождалась неприятной шумихой и комментариями.

Сестра Лориэта с мужем изучили рисунки “с немалым интересом и восхищением”, вспоминал Лориэт. Муж сестры, Джордж, признался, что ему особенно по душе рисунок, озаглавленный “Карикатура на самого Теккерея, растянувшегося на диване в клубе «Олд-Гаррик»”, а также серия из шести эскизов “негров с детьми” на крыльце домика, сделанных Теккереем во время посещения Южных штатов в 1850-е.

После Лориэт уложил книгу и рисунки в свой удлиненный чемодан и запер его.

На другом конце города пассажирка по имени Альта Пайпер, купившая билет на “Лузитанию”, всю ночь не находила себе места в гостиничном номере181. Она была дочерью Леоноры Пайпер, знаменитого медиума-спирита, которую везде называли “миссис Пайпер”; Уильям Джеймс, ведущий гарвардский психолог, в свое время исследовавший сверхъестественные явления, считал, что она – единственный настоящий медиум.

Альта, похоже, унаследовала от матери ее дар, ибо всю ту ночь с четверга на пятницу ей, как она заявляла позже, слышался голос, говоривший: “Как заберешься к себе в корабельную койку, так уж никогда и не выберешься”.