Сотворение мира. Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента - Виктор Литовкин Страница 21

Российский воинский контингент на Балканах живет без любви

Она стояла перед опущенной аппарелью огромного транспортного самолета и плакала. Тихо-тихо, как сирота, которой уже не на что и не на кого было надеяться, и лишь еле-еле шевелила распухшими от слез губами, словно пришептывала-приговаривала про себя:

— А что это мне?! Ну, за что же?! Что же я тебе такого сделала, Господи?!

Он стоял рядом, закрывал ее от пронизывающе-колючего аэродромного ветра, что рвал полы бушлатов и обжигал лицо, успокаивал, гладил ее по голове, по волосам, целовал соленые от слез глаза, щеки и тихо зверел.

Доллар вместо иконы

Беззвучный женский плач всегда был для него, словно нож в самое сердце. А горькие слезы любимой вообще рвали его, переполненное одновременно и злостью, и нежностью, в мелкие-мелкие клочья. Чувствовалось — еще мгновение, другое, и оно взорвется, как подброшенный к дороге фугас. Разнесет все к чертям собачьим. Хотя и не знал, чем — отчаянным криком, стоном, проклятиями.

И еще вопрос. К кому именно?! Судьбе, року, идиотам командирам — полковникам и генералам, которые, ведая того или не ведая, пытаются разрушить его любовь, в одночасье разлучили его семью. Оставляют его, как привязанного, здесь в Косово, на Слатине, и отправляют за границу — домой, в Россию его молодую жену, с которой они обвенчались в местной палаточной церкви — перед Богом, иконами и перед людьми, на глазах у всего российского гарнизона — всего-то неделю назад.

— Хочешь, я полечу с тобой? — спрашивал ее он.

Но она только мотала головой:

— Ну, что ты?! Нет. Конечно, нет.

Он не знал, что делать? Плюнуть на все, даже на ее возражения, и вместе с ней сесть в этот дурацкий самолет, улететь отсюда к ядреной фене или все-таки, как все просят его, немножко потерпеть — месяц-другой, пока ему прибудет замена. Как ни крути, а электрогенератор, за который он здесь в ответе, действительно, оставить не на кого. Случись что, — обесточится не только аппаратура, пострадает не одно командование группировки, замерзнет весь городок, его друзья и сослуживцы. А ими он никак рисковать не мог, совесть не позволяла. Она это чувствовала и прекрасно понимала. И, как могла, отговаривала его от отлета.

— Мы потерпим с тобой, милый. Два месяца — не срок. Люди дольше терпят.

Он готов был ждать и терпеть. Его любовь выдержит разлуку. Но обидно было другое.

Неужели того же самого не понимали его командиры — те же полковники и генералы. Почему они не вошли в свое и его положение — не оставили еще на тот же месяц-другой, пока не прибудет смена ему, электрику-мотористу и его молодой жене — повару солдатской столовой? Что, ей бы не нашлось тут дела? Почему о том, что ее отправляют в Москву, они узнали только за сутки до прибытия самолета? Или кому-то помешало их простое человеческое счастье?! Он спрашивал об этом старого и нового, прибывшего ему на смену командира.

Старый удивился:

— Почему ты мне раньше об этом не доложил? Я бы такого не допустил. А сейчас, перед самолетом, уже поздно что-либо менять. Все документы ушли в Москву.

Новый только «поздравил его с законным браком» и тоже пожал плечами:

— Ничего не попишешь, браток, — служба есть служба.

А начальник отдела кадров, полковник с выпученными, как у быка, глазами сказал ему:

— Что, мало заработал?! Ты здесь — семнадцать месяцев, она — почти год. Да за это время ни один генерал столько «баксов» не накопил, как вы вместе.

Он понял: сочувствия и понимания искать ему не у кого. Зависть — она и есть зависть.

Особенно у больших начальников. Если их чувства и их любовь меряют только на эти проклятые доллары, то о чем еще можно здесь говорить?!

Очарование зрелого возраста

Он, сержант Артур Аветисян, и она, ефрейтор Наталья Баглай, встретились здесь, в штабе российского миротворческого контингента в Косово, не сразу. Хотя он и приходил сюда, в солдатскую столовую, как и положено, трижды в день — на завтрак, обед и ужин. Но внимания на поварих не обращал.

Отношение у него было к женщинам- военнослужащим местного заграничного гарнизона не то чтобы пренебрежительное, нет. Просто никакое. Он понимал: кто-то приехал заработать денег, и в этом не было никакого греха. Кто-то надеется найти спутника жизни, и тут ничего плохого нет. У кого -то не складывается жизнь дома, в России, и тянет к перемене мест, за это тоже незачем осуждать. Просто эти женщины его не интересовали.

Он ведь тоже, если совсем честно, — здесь, в Косово, человек почти что случайный, хотя в армии уже почти восемь лет, с девяносто четвертого, после окончания техникума легкой промышленности. Переехал с семьей из Тбилиси, где родился, на Кубань и сразу попал служить в Новороссийский воздушно-десантный полк, потом его перевели в отдельный инженерно-саперный батальон, что находился в трех-четырех километрах от родного дома.

Он служил, ездил на разминирование, даже отличительный знак получил за это, но умудрялся и родных не забывать. Помог отцу и братьям, их у него четверо, построить дома, потом купил землю и вместе с ними построил дом и себе. Четыре комнаты — спальни, зал, кухня, санузел с водопроводом и канализацией. Есть и баня-сауна. Только газ в баллонах. Рядом разбил сад, огород. Выращивал виноград, абрикосы, инжир, хурму, а еще лук, чеснок, помидоры и картошку. Сам же ее и копал.

— Первая картошка всегда была у меня, — рассказывал мне Артур. — Я ее отвожу на базар, сразу же, не торгуясь, сдаю перекупщикам. Получаю деньги и домой. На них и купил себе «Жигули». Старенькие, но ходкие.