Воспоминания о службе - Борис Шапошников Страница 21

С точки зрения командира взвода, коим я был во время этих маневров, они прошли для нас в ряде тактических столкновений сначала с конницей южан, а затем в обороне редута на крайнем правом фланге «Северной» армии. Маневры потребовали от нас физического напряжения и ознакомили с действиями в составе крупных соединений.

Я не привожу здесь подробного описания хода маневров, он мне не был тогда так известен, как сейчас, из литературы. Но уже тогда у нас сложилось впечатление, что наша «Северная» армия была разбита и руководство ею было не на высоте. Все хвалили Куропаткина.

На этих же маневрах в первый и последний раз я видел проезжавшего в коляске командующего войсками Киевского округа генерала Драгомирова. С большим почтением мы, молодые юнкера, смотрели на этого оригинального и известного тогда генерала — воспитателя войск Русской армии.

Возвратившись в Москву, наш класс, ставший уже старшим классом, разъехался до 1 октября на осенние каникулы. Я уехал в Белебей к своим родителям и к 1 октября вернулся в училище. Предстояли новые назначения из юнкеров старшего класса взводными и отделенными командирами. Я был назначен командиром 3-го взвода, а командиром 4-го взвода — юнкер Кошевой.

С большим сожалением узнал я об уходе Бауера в полк для командования ротой. Командиром 2-й полуроты был назначен штабс-капитан 4-го гренадерского полка Горовой, прикомандированный к училищу и преподававший в некоторых классах механику и химию. Об этом глубокоуважаемом всеми юнкерами училища полуротном командире стоит сказать несколько слов.

Николай Иванович Горовой, в свое время окончив Московский университет по физико-математическому факультету, кончил одногодичное отделение нашего училища, вышел в 4-й Несвижский гренадерский полк, стоявший в Москве, и остался на военной службе. Будучи хорошим преподавателем, Горовой был посредственным строевым командиром, в особенности если сравнивать его с Бауером. Замечательной доброты человек, отзывчивый на все нужды юнкеров, сам хорошо знавший их жизнь, Горовой не мог ни в чем отказать и не мог твердой рукой управлять полуротой. Терявшийся перед начальством, особенно таким грубым, каким был наш командир 2-й роты Калыпин, Горовой временами даже тяготился своей должностью. Зато, как это водится всегда, начальство наседало на нашу полуроту. При таком положении вся тяжесть строевой подготовки, внутреннего порядка в полуроте и воинского воспитания ложилась на нас с Кошевым, как командиров взводов, и особенно на меня, как старшего, объединявшего всю полуроту.

Бывало трудно, но я работал самостоятельно, составлял расписание занятий и занимался повседневным воспитанием молодых юнкеров. Для последующей моей службы это принесло большую пользу. Явившись в роту подпоручиком, я не был подобен брошенному в воду щенку, не умеющему плавать, а сразу брался за знакомое дело.

Отношения с Горовым лично у меня и у Кошевого были самые отличные, можно сказать, даже дружеские. Мы втроем вели согласно общее дело, и наша полурота не была плохой. Отделенным и взводным командирам 2-й полуроты приходилось жить с младшими юнкерами, поэтому мы немного отдалялись от своих товарищей по старшему классу, но во всех важных вопросах всегда приглашались в 1-ю полуроту.

Будучи юнкером младшего класса, я отвечал только сам за себя, а теперь должен был нести ответственность за 50 человек. По заведенному порядку в роте, о чем я уже говорил выше, отделенный и взводный несли взыскания за провинившихся подчиненных. Раза два-три в месяц ротный утром делал обход помещения и смотрел, правильно ли заправлены постели, соблюдается ли установленный порядок, и вот за нарушение его полагалось провинившемуся юнкеру месяц без отпуска, отделенному две недели без отпуска, а взводному — неделю. Не имея за младший класс ни одного взыскания, я, как взводный, на старшем курсе просидел 2 месяца без отпуска за проступки своих подчиненных.

Как ни осматриваешь сам кровати, тумбочки, курительную комнату, ротный командир что-нибудь да найдет, в особенности пока молодые юнкера не привыкли к соблюдению внутреннего порядка. Был у меня во взводе юнкер Владинский, типичный маменькин сынок и большой неряха. Бывало, пойдешь осматривать его постель, отвернешь подушку, а под ней лежат ржавая лопата, недоеденный кусок хлеба, в тумбочке рядом с полотенцем сапожная щетка и тут же зубная щетка. Приходилось мне, как взводному, и его отделенному каждый день убирать за ним постель и наводить порядок в тумбочке. Никакие дисциплинарные взыскания на него не действовали.

Однако я не терял энергии и переламывал тех, кто проявлял расхлябанность и распущенность.

После всяких таких осмотров приходил в роту Горовой и с сокрушенным сердцем спрашивал, какое взыскание я получил. Узнав, что сижу неделю без отпуска, Горовой вздыхал и чистосердечно говорил: «Да, и мне попало». По молодости лет я больше жалел его, чем огорчался сам.

20 октября 1902 года приказом по училищу я был произведен в армейские унтер-офицеры, а на следующий день — в младшие портупей-юнкера.

На старшем курсе упор был больше на общевойсковую тактику и военную историю. Продолжали также заниматься иностранными языками. Строевая подготовка шла, как и в предыдущий год, в младшем классе, причем я старался придерживаться системы Бауера. Ту же систему я проводил и в отношении предварительного доклада юнкеров о случившемся с ними. Не приходится говорить, что всякие картежные игры были у нас воспрещены, а тем более азартные. Но все же втихомолку среди юнкеров старшего класса они процветали. Как-то один из юнкеров был уличен в неправильной игре. Тотчас же собралась вся полурота с портупей-юнкерами 2-й полуроты, был разобран проступок этого юнкера и вынесено постановление (непротоколированное): просить фельдфебеля доложить ротному командиру и о проступке игравших, и о желании юнкеров отчислить из училища упомянутого юнкера. Начальник училища немедленно удовлетворил просьбу полуроты об отчислении юнкера, а на игравших было наложено дисциплинарное взыскание. Это сразу отрезвило картежников, игра прекратилась.

Зимой 1902/03 года я увлекся театром. Да и как было не увлечься, когда в этот сезон расцветал талант Шаляпина, Собинова и других молодых дарований. Развертывал свою работу и Художественный театр во главе со Станиславским. Хороший оперный состав был в тогдашней частной труппе Солодовникова. Многие из нас были поклонниками Петровой-Званцевой, одной из лучших в России певиц в партии Кармен. Блистала в балете Гельцер, на бенефис которой много публики приезжало специально из Петербурга.

Учение мое шло по-прежнему отлично, театр не сбавлял мне баллов, а удовольствия я получал много.

19 декабря 1902 года я был приказом по училищу произведен в старшие портупей-юнкера и вскоре уехал домой на рождественские каникулы. Вернувшись в училище, я узнал о новой перемене в составе нашего начальства: инспектор классов полковник Лобачевский получил назначение директором Орловского кадетского корпуса, а к нам был назначен полковник Кельчевский, конечно, уступавший во многом Лобачевскому Кривая учебной дисциплины пошла книзу.

В январе 1903 года между нами, юнкерами старшего класса, уже начинались разговоры, кто и куда хотел бы выйти служить. Прежде всего, каждый купил себе «Краткое расписание сухопутных сил», где были указаны все части бывшей царской армии с их дислокацией и фамилиями командиров корпусов, дивизий, полков и отдельных батальонов (стрелковых и резервных). Шли разговоры и о боевой характеристике полков, их боевой славе, а также черпались с разных сторон сведения и о современной репутации части.