Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов Страница 21

Рюрик вздрогнул:

— Матушка, ты зачем здесь?

— Ничего, я рядом с тобой побуду. Может, совет какой дам...

— Нет-нет, вон у толпы уже откуда-то луки со стрелами появились... Начнут стрелять.

И впрямь, стрела со свистом пролетела мимо, с коротким тупым стуком впилась железным наконечником в козырёк навеса, и на головы Умилы и её сына посыпалась древесная труха. Один из рынд натянул было тетиву своего лука, но князь остановил молодца:

— Не отвечать!

— Княже, но они ведь могли попасть в твою матушку...

— Молчи! — снова резко прикрикнул на него Рюрик.

Воин прикусил от обиды губу.

Князь еле уговорил мать спуститься вниз, ссылаясь на то, что она своим присутствием увеличивает среди его бойцов опасения за её жизнь. С гордостью подумал: «Бесстрашная!.. Она вела себя так и тогда, когда я отбивал у Готфрида-датского Аркону...»

Ещё несколько стрел впились в навес. Дружинники опять вопросительно взглянули на своего господина: какие будут приказания?.. Но князь пока не отдавал их, храня молчание. «Нельзя сейчас предпринимать никаких ответных действий. Надо подождать! Кому-то, жрецам например, очередное кровопролитие было бы на руку...»

А дело принимало плохой оборот: подожгли купеческий дом, и он ярко заполыхал, видимо, облитый смолой из бочки, вынутой из подвала. Возник сильный пожар и у Гостиных дворов, чуть позже — в Перынской роще. Там, вероятно, организовал его брат казнённого Сереженя Кнах.

«О беспорядках в Новгороде уже скоро будет известно Водиму, и он со своей дружиной наверняка двинется сюда, — предположил Рюрик. — Хорошо, что я, узнав о похищении им Ефанды и её брата Одда, послал в Старую Ладогу тайного гонца... Как только «морской конунг» тронется с места, гонец даст знать мне. Или сам прискачет, или как-то сообщит иначе. Крутояр и Венд помогут ему в этом. А может быть, сами что-нибудь предпримут... Смотреть за пленниками Водим прикажет, конечно, во все глаза. Только глаза-то не всегда прямо глядят, а иногда криво тоже...»

Так мыслил Рюрик, надеясь на что-то. Вот и за посадником послал дядьку Ветрана. В конце концов начавшееся со смуты выяснение отношений между новгородцами и князем надо выносить на всенародное вече, иначе всё это закончится сплошными пожарами и кровавой резнёй.

«Странная штука происходит между людьми... Если гордыня обуяет их, то они ни за что не уступят друг другу, не захотят помириться — не смогут. И тогда вклинивается третья сторона, которая будет раздувать травлю между первыми и вторыми до тех пор, пока не созреют сочные плоды, взращённые этой войной. А когда созреют, то легко упадут в руки тех, кто и пальцем не пошевелил в драке. Одни и другие низвергнутся на землю, а третьи восторжествуют... Вот о чём надо на вече сказать», — снова подумал Рюрик.

Об этом он с болью сказал на вече, которое собралось с помощью посадника. Князь сказал ещё и о том, что новгородцы, пригласившие его к себе, чтобы занять стол Гостомысла, вдруг переметнулись к недругам — норманнам, поселившимся в Старой Ладоге, и теперь чтут Водима больше, нежели его, законного правителя.

— Что я вам сделал плохого?! — воскликнул Рюрик, стоя на деревянном помосте веча; у ног его колыхалась головами в блинчатых колпаках толпа, но Рюрик знал, что на груди у каждого спрятан кожаный шлем, под одеждой также хранился до поры до времени кол, дубина, топор, а то и просто кусок железяки, подобранный возле кузни, пока шёл сюда, к кумирне Перуна.

Князь повёл очами на костры, около которых чёрными грифами застыли жрецы, и подумал на миг: «Стервятники...» Сравнение было до того отчётливым, что обожгло мозг. И точно, оттуда кто-то из волхвов крикнул:

— Да и хорошего мало сотворил!

— Орёте на меня, жрецы, потому как не потакал вашим прихотям! Старался вообще для пользы всей земли новгородской, расширяя её границы, создавая благоприятные условия для торговли...

— Во-во, купцов жалуешь, а нас?.. — выкрикнул стоявший внизу смерд в рваном треухе.

— И вас не обижал! Простых людей... Уменьшил закупы, разрешил отпущенникам больше брать себе за работу, а людинам владеть собственностью и прозываться по своему желанию мужами... Вы же, жалкие, совсем недавно другое говорили!

— Говорили, пока твои княжьи мужи тихо сидели... А как мы волю свою проявлять начинаем, они противу нас ополчаются: мечами секут, наших дочерей и жён насилуют, домашнее барахло забирают...

— За насилие и грабёж я своих по головке не глажу!.. Вишь, волю проявлять! Гордецы!.. Если б всё происходило в Арконе, я бы вам показал и свою волю, и свою гордыню! Но перед новгородским вечем первым голову склоняю... Эй, Ветран, клони и ты свою седую голову! — обратился Рюрик к дядьке. Чуточку отошёл от злости, уже спокойнее продолжил: — Я уже говорил вам, кому от нашей вражды спелые плоды достанутся...

— Вели с корзна своего, со щитов дружинников изображение белого сокола убрать!

— Убрать недолго... Он что, мешает вам?

— Глаза колет! — крикнул староста Кузнечного конца, тот самый, который привёл вооружённых людей к тыну княжеского двора.

— Ладно. Подумаю... Но дозволь, вече, испросить ваше разрешение на... хольмганг...

— Это что за зверь такой?

— Небось похлеще белого сокола будет...

Рюрик улыбнулся:

— Да нет, это всего лишь поединок. На острове Руген и в странах скандинавских существует обычай выяснять между конунгами свои отношения не с помощью всеобщего побоища подданных, а посредством поединка. Один и другой оставляют своё войско в покое, уединяясь в каком-нибудь укромном месте, и бьются до смерти... Вы же знаете, идёт сюда Водим Храбрый. Вот и хочу я его испытать, храбрый ли он на самом деле?..

— Дозволяем! — зажглось необычным предложением новгородское вече.

— А кто победит, тот и княжить в Новгороде будет. Если погибну... Что же. Водим мою невесту, которую в плену держит, в жёны возьмёт... Только, думаю, кречет Водима Храброго на его корзне и щитах его дружинников не будет лучше моего изображения — белого сокола... — заключил Рюрик.

— Это мы ещё посмотрим! — проговорил кто-то из «уличных».

— А чо смотреть, братцы? — повернулся к народу смерд в треухе. — Раз пошёл князь на замирение, и мы должны к нему с добрым сердцем!.. А пусть, если победит норманна, своё княжеское изображение оставит... Мы тоже не гордые!

— Балабол! — осекли мужичка всё те же «уличные».

Но вече, всё больше возбуждаясь, согласилось:

— Пусть оставит!

Вскоре был послан гонец навстречу Водиму. Тому ничего не оставалось, как принять решение новгородского веча о поединке, иначе против Храброго выступит не только Рюрик со своей дружиной, но и весь вольный город, вся земля новгородская.

«Как долго мне скрываться здесь?!» — задавался вопросом Кевкамен. И как ни пораскинь умом, выходило одно: до тех пор, пока по каким-то причинам не уедет из Киева Сфандра. А случится ли такое — неведомо.