Казна императора - Николай Дмитриев Страница 21

В первый момент поручик, бывший последнее время настороже, решил, что это приходили за ним, и даже оглянулся, пытаясь увидеть поблизости соглядатая ЧК, но, почти сразу поняв всю абсурдность такой мысли, осознал простую, как огурец, истину — к нему в квартиру забрались обычные воры.

Подобравшись, Козырев осторожно открыл дверь и, войдя в внутрь, прислушался. В обеих комнатах было совершенно тихо и ниоткуда не доносилось ни звука. Конечно, застигнутый врасплох взломщик мог затаиться, однако при беглом осмотре поручик убедился, что в квартире пусто.

Козырев снова прошел по комнатам, машинально фиксируя и открытую дверцу буфета, и выдвинутые ящики комода, и распахнутый настежь шифоньер. Все это странным образом оставило его равнодушным, и только заметив в передней опустевшую вешалку, поручик испуганно замер — старенького драпового пальто на месте не было.

Еще до конца не отдавая себе отчета в том, что делает, поручик рванул на улицу и, так и оставив взломанную квартиру открытой, чуть ли бегом помчался по тротуару, интуитивно направляясь в сторону городской барахолки.

На ходу мысли как бы сами собой пришли в порядок, и Козырев сообразил, что никакой полиции сейчас нет, искать помощи негде и его единственная надежда — это вещевой рынок, где могут попытаться прямо сегодня сбыть краденое.

Придя к такому заключению, поручик припустил еще шибче, опасаясь теперь только одного: как бы до его прихода очередная облава не разогнала и покупателей, и продавцов по ближайшим подвалам и подворотням.

Городская барахолка встретила Козырева слитным гулом, создаваемым выкриками продавцов, перебранкой завсегдатаев и общим движением огромной массы народа. В первый момент поручик обрадовался тому, что сегодня вроде как обошлось без чекистской облавы, но потом, глядя на беспорядочно снующих вокруг него людей, просто-напросто растерялся.

Честно говоря, найти здесь кого-то, торгующего с рук именно его вещами, представилось Козыреву абсолютно невозможным, и он чуть было не повернул восвояси, однако, приглядевшись повнимательнее, понял, что кое-какие шансы у него все-таки есть.

То ли так получилось само собой, то ли между завсегдатаями рынка имелась какая-то договоренность, но некий порядок на барахолке, пожалуй, был. Во всяком случае, желающие продать или обменять что-нибудь предпочитали не слоняться по площади, а выстроились причудливо извивавшимися рядами, вдоль которых, тоже в некотором порядке, двигались покупатели.

Надо было только правильно выбрать направление и, влившись в общий поток, двигаться вместе со всеми, чтобы пересечь рыночную площадь, а потом, перейдя в следующий ряд, плестись тем же манером обратно.

Козырева, упрямо пробивавшегося вдоль первого ряда, толкали со всех сторон. Он торопился и никак не попадал в ритм общего неторопливого движения. В конце-концов, когда столкнувшийся с ним нос к носу солдат в расхристанной шинели грязно обматерил поручика, Козырев смирился и сбавил темп.

Впрочем, так было даже лучше. Во всяком случае, Козырев мог более-менее внимательно присмотреться к тому, что предлагали продавцы. А предлагали тут все что угодно, начиная от всякой дребедени, вплоть до прабабушкиных салопов, и чем дальше поручик забирался в толпу, тем больше убеждался, что полез сюда напрасно.

Во всяком случае, после того как Козырев миновал третий или четвертый ряд, надежда углядеть что-либо из украденного исчезла окончательно, и теперь поручик, почти смирившись с потерей, хотел только одного — поскорее выбраться из этого столпотворения.

Когда до конца очередного ряда оставалось совсем немного, Козырев, смотревший по сторонам уже так, для проформы, вдруг вздрогнул. Его мгновенно обострившийся взгляд четко зафиксировал мелькнувший в чьей-то руке серебряный подстаканник.

Взяв себя в руки, поручик подступил ближе и, вроде как заинтересовашись товаром, принялся рассматривать черненый узор. Кривой, желтоватый палец с грязью, густо набившейся под ноготь, закрывал часть знакомой монограммы, но ошибки быть не могло.

Козырев медленно поднял голову и заставил себя вроде бы спокойно посмотреть на человека, державшего в руках подстаканник. Это был молодой, вертлявый парень с блудливо бегавшими глазами, который, заметив интерес к своему товару, весело выкрикнул:

— Бери, барин, не прогадаешь! Вещь знатная, буржуйская, чаи со своей мамзелью гонять будешь!

Парень завертел подстаканником, но Козырев на него уже не смотрел. Только теперь поручик разглядел небрежно наброшенное на плечи продавца то самое вытертое драповое пальто. Почти машинально протянув руку, Козырев зачем-то пощупал свободно свисавший рукав и хрипло спросил.

— Продаешь?

Видимо, в голосе поручика было что-то такое, что враз заставило парня насторожиться. Продавец дернулся, глаза его забегали еще сильнее, и он как-то неуверенно протянул:

— А чего… Можна…

Горячая, злая волна ударила Козыреву в голову, и он прошипел в лицо парню:

— Где остальное, сволочь?…

Ухарски взвизгнув, неудачливый продавец рванулся и взмахнул руками, сбрасывая пальто. У Козырева мелькнула мысль, что вор сейчас выхватит финку, и поручик, не долго думая, со всего маху двинул парня в зубы.

Упавший подстаканник звякнул о булыжник рыночной площади, а сам вор, не удержавшись на ногах, треснулся на спину и, как-то по рачьи, быстро пополз назад. Поручик, так и не выпустивший рукав пальто, рванулся за ним, но, наступив на полу, замешкался, и вор, сразу вскочив на ноги, тут же бросился бежать.

В горячке Козырев чуть было не кинулся в погоню, но, понимая, что это бесполезно, остановился, машинально поднял подстаканник и, не обращая внимания на шарахнувшуюся от него толпу, побрел к выходу, волоча пальто за собой.

Уже позже, где-то в ближайшем переулке, поручик окончательно пришел в себя, сунул мешавший ему подстаканник в карман и, взявшись за пальто, с облегчением нащупал маленькие кружки золотых монет, густо зашитых с изнанки воротника…

* * *

То ли майор Сверчевский ошибся, то ли не захотел сказать правды, но Тешевича продержали в лагере довольно долго и выпустили уже после того, как всякие боевые действия кончились. Впрочем, никаких попыток досрочного освобождения поручик не делал.

Он то пребывал в состоянии черной меланхолии, то на него накатывал приступ буйной эйфории, и тогда он пускался во все тяжкие, конечно в допустимых пределах лагерного режима. Правда, порой Тешевич задумывался над своим положением, но это вызывало лишь очередной приступ меланхолии, поскольку представить себе что-либо радостное было трудно.

Прежняя жизнь казалась перечеркнутой наглухо, средств к существованию никаких, и как произойдет переход от военного прошлого к неопределенному будущему, Тешевич предпочитал пока не загадывать. И так получилось, что единственной его реальной надеждой был разговор с Яницким у маньчжурской границы перед тем злополучным боем, который, к удивлению Тешевича, не оказался для него последним.