Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский Страница 21

Когда мне сие сказал министр, то я увидел, что нельзя было более щадить графа Левашова. Я отвечал ему, что если и были прежде злоупотребления, то они были до моего прибытия и что по сему случаю с приездом моим в Киев немедленно удален Квист, а вслед затем и генерал-аудитор Шмаков, который казался мне нечистым в деле Шарамовича, и о коем неслась наперед сего дурная слава.

– Да, – сказал министр, – дело Шарамовича было ведено не в должном виде; злоупотребления же могут всегда скрываться, и где их нет? Я не поручусь, чтоб они не делались и под моим начальством. – В таком случае, – сказал я, – не лучше ли бы сделал граф Левашов, объяснив их фельдмаршалу, который бы был ему за сие благодарен? Теперь же он должен доказать извет свой. Я теперь должен объяснить вашему сиятельству все поступки графа Левашова, по крайней мере, те, кои основаны на документах, не касаясь тех, кои не могу сейчас доказать. Не он ли доносил вам о пятнадцати рядовых, поступивших в трудном положении в Могилевский или Каменец-Подольский госпиталь? Не он ли доносил вам о засеченном будто бы рядовом Камчатского полка Кулакове, что, как вам известно, оказалось несправедливо, и не лучше ли бы он сделал, если бы донес он о сем фельдмаршалу?

– Это все справедливо, – отвечал министр.

– Он вам же доносил, когда дело шло о назначении порций караульным нижним чинам в Киеве, в предупреждение предполагаемого им отзыва фельдмаршала, что жители не в состоянии дать приварку войскам, потому что город стеснен постоем главной квартиры, что было несправедливо: ибо город обогащался от главной квартиры, которая не занимала постоев, а нанимала дома. Содержание штаба могло быть обременительно для казны, но не для Киева.

– Все сие совершенно справедливо, – сказал министр.

– Не доказывают ли сии донесения, сколько он не благоволил к главной квартире?

– Я понимаю сие, – сказал министр, – ему присутствие фельдмаршала было в тягость, потому что он везде хотел играть роль старшего.

– Наконец, – сказал я, – дело о выводе Камчатского полка в окрестные селения и жалобы его на дивизионного начальника Шульгина за неисполнение его требований, ясно показывают, сколько он на себя брал. Он точно забылся пред фельдмаршалом и не приехал даже на последний смотр его сиятельства, невзирая на то, что был за два дня о сем уведомлен по приказанию князя письменно. Когда он приглашал фельдмаршала и весь штаб к обеду, то исключал из приглашения Карпова, что явно оскорбляло князя. Я ничего не докладывал сего государю императору, а нахожусь принужденным только теперь передать вашему сиятельству.

Министр удивлялся или показывал вид удивленного.

За сим я сообщил ему о просьбе фельдмаршала касательно сына его и адъютанта Воейкова, о коих доложил, мимо его, прямо его величеству, потому что не имел случая предупредить о сем министра и не хотел упустить случая, представшего мне в разговоре с государем.

Министр сказал мне, что я хорошо сделал и велел подать записку о сыне фельдмаршала; касательно же Карпова и Лашкарева повторил мне почти те же слова, что и государь. Он спрашивал еще меня, чрез кого могли доходить до фельдмаршала слухи, расстраивавшие его? Я отвечал, что вероятно от женщин, коими он окружен; но что в последнем случае, когда граф Левашов получил фельдъегеря с бумагами об упразднении армии, то он не принял никаких мер для сокрытия путей сих от фельдмаршала, а напротив того, на другой же день везде показывал бумаги сии.

– Фельдмаршал, – продолжал я, – никогда бы не оскорбился, если б фельдъегерь был к нему прислан; но он не хотел и видеть его при отъезде, потому что он был послан к Левашову.

– Что же было делать? – сказал министр. – Мы не знали сих неприязненных сношений, и умысел государя был, сколь можно более поберечь фельдмаршала. Теперь туда поехал Гурьев; он иначе поведет себя с полками. Касательно вас, скажу вам, что, за встретившимися ныне торжествами и маневрами, нельзя нам будет заняться представленными проектами; но по окончании оных я вас приглашу в комитет, нарочно учрежденный для упразднения Первой армии, и дело кончится в два или три заседания.

Я просил у министра позволения возвратиться в Санкт-Петербург. Он сказал мне, что государю приятно будет видеть меня на другой день на смотре Калишского отряда, имеющем быть в 8 часов утра, и предложил мне свою квартиру для ночлега.

28-го числа, в 4-м часу утра, сделана была в лагере тревога. Все войска выстроились, и государь повел их на маневры, которые продолжались около 5 часов. Я также присутствовал на них. Государь во все время несколько раз обращался ко мне с разговором и был очень милостив. Во время маневров сих произошло два несчастья: сгорело одно селение и один кавалерийский офицер опасно ушибся. Когда загорелось селение, то государь сказал:

– Вот неудобство соломенных крыш; нельзя сделать одного выстрела, и селение загорается.

Огороды и часть полей были вытоптаны, но жители смотрели на сие равнодушно, потому что их за то втридорога вознаграждают. Мне говорили даже, что, наученные опытами прошлых годов, они едва засевают огороды свои, в той уверенности, что они будут вытоптаны и что за сие они соберут тройную жатву.

Тут я познакомился и с прибывшими принцами; тут находился также известный французский генерал Донадьё, и многие офицеры разных держав.

Заметив правильность движений и совершенное образование гвардейских войск, я поспешил предупредить государя, что он не найдет сего в армейских войсках на предположенном смотре в Белой Церкви.

– Как? – сказал государь, улыбаясь, – разве не знают боевых порядков? Разве жалонеры ^[23] не умеют брать дистанции, разве батальонные командиры не умеют находить мест своих? В этом и состоит только вся хитрость. Впрочем, уж мы сами распоряжаемся, назначая движения.

По окончании маневров, я возвратился в Санкт-Петербург, и так как в тот день отправлялась почта в Киев, то я едва успел написать краткое письмо фельдмаршалу, уведомляя его об исполнении части его поручений.

29-го числа я виделся с братом Мордвиновым, который, говоря о деле Левашова, сказал, что они удивляются, что не получают из Киева известий от жандармского полковника Дохтурова, который весьма хороший человек, но ничего не делает. Я отвечал ему, что Дохтуров человек весьма дельный и хороший, но что у нас было слышно, будто ему не велено входить с какими-либо представлениями, потому что все дела такого рода были возложены на Левашова. Мордвинов отвечал мне, что это сущий вздор и…

Я был также у князя Меншикова и просил его о назначении генерал-майора Вейрауха вторым комендантом в Выборг; но он не изъявил на сие согласия, отзываясь большим излишеством чиновников. По делу Левашова он сообщил мне вещь, довольно вероятную и именно, что он первый раз писал к министру о Карпове неофициально, а письмом или запиской, с тем намерением, чтобы под рукою повредить, не полагая, что последствия будут столь важны. И в самом деле, мог ли граф Левашов писать рапорт по делу уже конченному, и решился ли бы он так писать в официальной бумаге, за которую он подлежал ответственности?