Царь Иисус - Роберт Ранке Грейвс Страница 20

Антипатр молился во дворе Израиля. У него сложилась привычка каждое утро на рассвете приходить в Храм и молиться, по иудейскому обычаю, на коленях. Неожиданно он услыхал за спиной непонятный шум, словно случилось что-то ужасное, а когда он повернулся, то увидел бегущих куда-то суровых стариков в дорюгах, которые что-то громко кричали и посыпали себе головы пеплом. Всем, кто встречался им по дороге, они шепотом говорили несколько слов, после чего те тоже широко разевали от ужаса рты и принимались рвать на себе дорогие одежды. Вскоре рыдали все.

Антипатр бросился к своему ближайшему другу Рувиму, сопернику Иоакима, которого нашел за беседой с Захарией Садокитом.

— Сын Авдиила, что случилось? — спросил он его. — Какое несчастье обрушилось на нас?

Рувим не ответил. Он отвернулся от Антипатра и зарыдал подобно остальным, громко прося Иегову отомстить святотатцам. Захария последовал его примеру.

Антипатр отправился на Женский двор, где тоже все, кого бы он ни встретил, отводили глаза, отчего у него возникло неприятное ощущение, будто и плач, и проклятия каким-то образом связаны с ним.

«Наверное, мне тоже нужно рыдать? — подумал Антипатр. — Но сначала неплохо бы узнать, что случилось».

Во Дворе язычников он встретил начальника Храмовой стражи Сарми, который пришел с левитами, чтобы поддержать порядок в Храме, и прямо спросил его:

— Отчего все рыдают, Сарми? Что случилось? Я слышал, кричат «осквернение» и «мерзость», но ничего не понял. Кажется, меня за что-то осуждают? Будто я участвовал в каком-то святотатстве? Но мне об этом ничего не известно. Моя совесть чиста перед Богом и перед людьми. Если же я кого-то ненароком обидел, пусть Господь меня простит!

Сарми приветствовал Антипатра по всем правилам придворной учтивости. Этот высокий, тощий священнослужитель, имевший дурную славу, как все ставленники Ирода, редко смущался, но сейчас ему явно было не по себе.

— Царевич, по городу ходят слухи, будто воры залезли в гробницы царя Давида и царя Соломона. Эти потерявшие стыд собаки смеют обвинять твоего царственного отца, будто бы он был у них за главного.

Он нарочно говорил громко, чтобы все его слышали. Антипатр был потрясен.

— Господь запрещает прикасаться к могилам! Сморщенная старуха ухватила его за рукав.

— Эй, — проскрипела она, — ты тоже ни в чем не виноват? Ты тоже ничего не знал? Очень хорошо. Так я расскажу тебе, что ночью один раб-едомитянин, подписавший безбожный указ против взломщиков домов, привел в царские гробницы банду необрезанных греческих псов. Мулы ждали их у входа. Тысячу талантов серебра они погрузили на них и отправили во дворец. О других сокровищах мы не знаем, потому что все было в мешках. Говорят, еще вроде не хватает шестидесяти золотых щитов и семи бронзовых чаш, но серебряных слитков было семь, это точно. Признайся, какая твоя доля. А, сын раба?

Уходя под охраной левитов, она смеялась и крича-чм:

— Старый козел сначала ограбил живых, а теперь грабит мертвых. Господь накажет его по его собственному нечестивому указу, и он полетит вверх тормашки ми в бездонную пропасть!

Антипатр прибежал во дворец и с удивлением обнаружил, что никто не собирается ничего опровергать, что всем все известно, и царь не срывал печать с дверей усыпальницы, а просто взял кое-какие ценности и. ч сокровищниц. Ирод ничего не скрывал. Когда же к нему явились возмущенные саддукеи, он сказал им:

— Ах вы лицемеры! Разве япервый позаимствовал серебро из сокровищницы Давида и Соломона? Отвечайте!

— Нет, царь, — честно отвечал ему Захария. — То же самое было сделано, когда городу грозил Антиох Сирийский. Царь Гиркан Маккавей откупился от него #9632; громя тысячами талантами серебра, взяв их из сокро-нигцницы царя Давида. Однако тогда народу грозила Сюда, и он сделал это открыто.

— Удивляюсь твоей наглости, священнослужитель. Гиркан взял три тысячи талантов серебра из усыпальницы, чтобы откупиться от захватчика, не пожелав I щерить себя и своих неустрашимых воинов Всемогущему Господу, а ты еще славишь его! Я же взял всего греть этой суммы, чтобы заплатить рабочим, которые перестраивают Храм Господа, а ты кричишь на меня, словно я карманник. С каких это пор ты, Захария, заделался фарисеем?

— Господь запрещает мне быть им.

— Значит, ты не веришь в воскресение?

— Я саддукей и сын саддукея.

— Но если Давид и Соломон не воскреснут, какая им польза от серебряных слитков, бронзовых чаш и полотых щитов? Все, что я взял из усыпальницы, пойдет на прославление Вечного Бога. Разве сам Давид не признавался в псалме, что нагим он вышел из материнского чрева и нагим вернется в землю? Богатое убранство его усыпальницы противоречит Святому Писанию. Я взял сокровища ночью, чтобы не нанести никому обиды. Если бы я сделал это днем, наверно, вы бы еще громче кричали о моем бесстыдстве.

Видя, что фарисеи смеются над его замешательст-мом, Захария спросил:

— Царь, а если бы я был фарисеем и верил в воскресение, что бы ты сказал тогда?

Ирод побагровел от злости, но ему на помощь подоспел жирный Менелай-библиотекарь, принявшийся срамить Захарию:

— Как смеешь ты, подданный, так разговаривать со своим царем? Я отвечу тебе, как ответил бы фарисею. В тот день, когда царь Давид и его сын Соломон восстанут в славе, они, указуя перстом на Храм, потребуют отчета от Еноха: «Массивные стены, просторные дворы… Ты знаешь, какими деньгами это оплачено? Не теми ли деньгами, что мы одолжили царю, который правил после нас и с честью завершил работу, начатую нами?»

— Неужели мертвые могут одалживать деньги? — спросил Захария.

— Если у человека есть деньги, он может их одолжить, — ответил Менелай. — А если мертвые не могут иметь деньги, значит, взяв сокровища, царь Ирод не причинил вреда ни Давиду, ни Соломону.

Фарисеи не удержались и принялись выражать одобрение Менелаю. Едва религиозная проблема была сведена до диспута между фарисеями и саддукеями, Ирод мог не бояться народного бунта.

Вскоре стало известно, что не вернулись два человека, сопровождавшие Ирода в усыпальницу. Одни говорили, будто бы, пытаясь отодвинуть камень с могилы Соломона, они сгорели в огненном столбе. Другие говорили, будто их убил Ирод, потому что они видели то, что не должны были видеть. Как бы то ни было, этс были кельты, а смерть кельтов не очень опечалила евреев. Зато евреи очень возмутились, когда Ирод водрузил у входа в усыпальницу, не сделав на нем никакой надписи, белый камень в виде конуса, похожий на алтарь Великой Богини. Только греки и сирийцы перешептывались друг с другом: «Какой он мудрый! Поставил алтарь Великой Богини, нашей Гекаты, чтобы души мертвых могли вернуться. Сокровище, погребенное вместе с мертвыми царями, — это жертва ей, и тот, кто ограбил Гекату на тысячу талантов серебра, должен не быть дураком и щедро заплатить ей за это. Наверняка царь убил кельтских солдат, чтобы умиротворить Собакоголового. Мудро, мудро!»