Асы немецкой авиации - Йоганн Мюллер Страница 20

Я извинился перед ним за свою вспышку. Я иногда бываю излишне эмоциональным, пусть это происходит довольно редко. Но таких выходок я никогда не терпел. Позднее я узнал, что мои понятия о чести совсем не уникальны в люфтваффе, однако позднее они стали для меня источником неприятностей. В боях против англичан, а потом и американцев, нетрудно было вести себя таким образом. Они походили на нас – образованные, культурные профессионалы. Однако в России мы попали на совсем другую войну, и отношение было совсем иным.

Единственной настоящей проблемой, с которой мы столкнулись позднее, были обстрелы в воздухе. Те из нас, кто летал на реактивных Ме-262, не чувствовал себя в безопасности, выпрыгнув с парашютом. Проблема заключалась в том, что американцы расстреливали летчиков реактивных самолетов в воздухе и охотились за ними даже после приземления. Позднее я узнал, что такого приказа не было. Американцы просто верили, что мы являемся очень важной целью. Руди Зиннера из JG-7 расстреляли в воздухе. Георга-Петера Эдера обстреливали дважды – один раз в воздухе на парашюте, а второй, когда он уже был на земле. К счастью, оба раза американцы промазали.

С этого момента я летал с аэродрома возле Бонна как ночной истребитель на Ме-109Е, что было форменным сумасшествием. Мы не сбили никого. Затем Фальк получил разрешение использовать в качестве ночных истребителей Ме-110, и у нас появились победы. В сентябре 1940 года я снова встретился с Герингом. Он собрал совещание, чтобы выяснить причины неуспешных действий ночных истребителей. Он курил большую сигару и слушал летчиков, сидящих вокруг стола. Фальк закончил говорить, изложив свои требования к частям ночных истребителей.

Затем Фальк посмотрел на меня, и я поднял руку. Геринг кивнул. Я встал и изложил ему наши проблемы. Нам нужны улучшенные самолеты, имеющие повышенную дальность, нужна улучшенная аппаратура наведения. Пока у нас нет иного способа найти врага, кроме как следовать за лучами прожекторов. Я также сказал, что проблему представляет высота, на которой летят вражеские бомбардировщики. Пока мы наберем ее, мы расходуем слишком много топлива. Люди вокруг стола кивали. Однако Геринг просто приказал мне сесть и замолчать. Он сказал, что если я уж встал, то должен говорить, как взрослые люди, собранные здесь. Это было страшное унижение, но и тогда и потом я понимал, что старые генералы и полковники, собранные на совещание, разделяют мое мнение. С меня было достаточно этого абсурда. После этого меня отправила к Ла-Маншу в JG-52. В этом чудесном соединении я прослужил три года.

В люфтваффе я встречался со многими колоритными фигурами. Некоторые были более заметными, чем остальные. Если говорить о Марселе, это был настоящий клоун. Марсель был переведен в нашу эскадру из LG-2, где его эскадрильей командовал Герберт Илефельд. Его перевели в 4./JG-52 перед самым окончанием Битвы за Англию. Я был его командиром эскадрильи и следил за летчиком. Я знал, что он блестящий летчик, умный, агрессивный. Однако он слишком много времени проводил в охоте за девочками, и его мысли частенько были далеко от войны. Не один раз его следовало отстранить от полетов, потому что он проводил веселые ночи в городских кабаках.

Я командовал 4./JG-52, и мы ожидали молодое пополнение, которое обычно прибывало из Швехата, имея примерно 200 часов налета. Когда мне сказали, что прибывает летчик, уже имеющий 7 побед, я обрадовался. Обычно к нам не направляли опытных пилотов. Но, как быстро выяснилось, если вы смотрите зубы дареной лошади, это ничем хорошим не кончается. Так произошло и с Марселем. Я потребовал его документы и был очень удивлен, когда оказалось, что при всех своих достижениях и времени службы его не повышают.

Затем я увидел список дисциплинарных взысканий и не поверил своим глазам. Я думал, что мы получаем настоящего героя. Но в личном деле вместо представлений к наградами званиям были одни выговоры, наказания и представления о разжаловании. Там был полный набор: неповиновение приказам, публичное пьянство, неуважение старших по званию, нарушения летной дисциплины, облеты аэродромов на малой высоте, кража автомобиля, нарушение формы одежды, отказ писать рапорты о вылетах, пьянство на дежурстве… Дальше можно не продолжать.

Список его преступлений был бесконечным. Там имелось даже письмо Эдуарда фон Шлейха, начальника школы, которого мы все знали. Он отмечал «великолепное летное мастерство и стрельбу», но при этом абсолютное неуважение к командованию и отсутствие понимания воинской дисциплины.

Из документов следовало, что ему нужно угробить еще один истребитель, чтобы стать асом союзников. Я вызвал Марселя, и это была наша первая с ним встреча. Он выглядел так, словно ему было пятнадцать лет, я даже на всякий случай еще раз проверил его дату рождения. Я смотрел на ребенка, стоящего передо мной, и спросил: «Что все это значит? Формуляр толщиной с телефонную книгу! Ты только посмотри!» Я поднял толстую папку. Пролистав по-быстрому несколько страниц, я увидел, с какими проблемами мне предстоит столкнуться. Я спросил: «Что ты на это скажешь?» В типичном для себя стиле Марсель ответил: «Я не разбил ни одного самолета, герр обер-лейтенант». Я решил, что это означает, что его каждый раз его сбивали, однако он не разбил ни одного исправного самолета. Затем я прочитал, что у него кончилось топливо, и он посадил самолет на берег. У меня он тоже сделал такое.

Я позвонил своему старому другу Илефельду и спросил его о Марселе. Он ответил: «Мне жаль, Макки, но я должен был отослать его куда-нибудь. Я не хотел подложить тебе свинью. Удачи, тебе она потребуется». Когда я попытался выяснить детали, он просто бросил трубку. Через неделю Герберт приехал на аэродром, и мы поговорили, хотя разговор получился неприятным. Лишь тогда я понял, как меня надули. Но хотя бы он привез с собой хороший французский коньяк.

Я вызвал Марселя, и он ввалился в кабинет, как в кабак, – он всегда так делал. Он не доложился, как положено, форма, как обычно, была не в порядке. Он даже не отдал честь! Однако когда я рявкнул на него, Марсель обратил на меня внимание. Он кое-как отдал честь, едва не выбив себе глаз, фуражка отлетела в сторону. Подозреваю, он был хорошо пьян.

Я устроил ему разгон не потому, что его списка взысканий хватило бы на целую эскадру, а потому, что он прибыл с опозданием на сутки. Вы знаете, почему он опоздал? Он завис в гостинице с девочкой и просто потерял счет времени. Он честно сознался. У Марселя было множество пороков – пьяница, кобель, мятежник, временами идиот, автомобильный вор – однако он никогда не лгал. Он всегда признавал свои ошибки. Я никогда ему этого не говорил, но даже когда он доводил меня до бешенства, выгнав его, я смеялся про себя. Было очень сложно ненавидеть этого парня по-настоящему.

Как только я его встретил, то сразу понял, что это проблема. У него было много талантов, я видел это сразу. Его величайшим даром была удача. Герберт прислал его мне потому, что у него был излишек пилотов и слишком мало самолетов. Я сказал ему, что это наверняка Марсель перебил все его самолеты. На это Илефельд ответил: «Макки, ты настоящий папаша, ты знаешь, как работать с этими людьми, ты хороший командир. Я знаю свои недостатки, и я надеюсь, ты сумеешь исправить этого парня. Он много обещает».