Адмиралы Бутаковы - флотская слава России - Владимир Врубель Страница 2

Последнее считалось более почётным. Количество ударов розгами доходило до пятисот, устанешь считать, не то что бить. А о том, кого пороли, и говорить нечего, после такого наказания дорога была только в лазарет. Одиннадцатилетнего мальчишку, Ваньку Шестакова, за грубость офицеру наказали 200 ударами. Впоследствии Ванька стал Иваном Алексеевичем, вице-адмиралом и морским министром. Вот строки из его дневника: «…одни, сохранившие ещё стыд и врождённые чувства, плакали из сострадания к несчастному; другие скрежетали зубами от злобы на его мучителей, третьи, утерявши всякую человечность, любовались выхлестами Дубакова и судорогами страдавшего».

Для кадетов младших курсов, которых секли чаше старшекурсников, ещё страшнее было «фрунтовое учение», во время которого ефрейторы, назначенные из старшекурсников, немилосердно лупили младших коллег, в буквальном смысле вбивая им азы строевой подготовки. В корпус, как я уже сказал, принимали дворян, но не всяких, а потомственных, записанных в шестую часть Родословной дворянской книги «Благородные дворянские рода». Но одни из них жили в столице, а другие — в медвежьем углу. Последние образованием не блистали, зато виртуозно владели гнусной бранью, которой так богат наш «великий и могучий». В довершение этого «достоинства» они, несмотря на юный возраст, успевали приобщиться ко всем порокам владельцев расположенных в глубинке деревень. Столичных же деток с малых лет учили иностранным языкам, наукам, манерам, поведению в обществе.

Привозили в корпус отпрысков разных и внешне: наглых верзил в тулупах и лаптях, и благовоспитанных, по-европейски одетых мальчиков. Понятно, что военная форма равняла всех, но выравнивалась и нравственность. Вы, наверно, уже догадались, в какую сторону. В корпусе царила настоящая, воспользуемся современным термином, «дедовщина». Старшие имели свою прислугу из маленьких кадетов. Процветали все возможные пороки. Неудивительно, что некоторые известные адмиралы навсегда остались холостяками. Кадеты деградировали умственно и физически. Бывали всё же исключения.

Иначе бы мы не знали имён командиров и флотоводцев, составивших славу русского флота В разговорах постоянно слышалась брань, непристойности в стихах и прозе красовались на стенах ретирадных мест и на страницах учебников. Практиковались грубые забавы. В них фантазия кадетов была неисчерпаемой.

Гражданские учителя, по извечной российской традиции, получали скудное жалованье. Соответственно они и трудились. Некоторые просто отсиживали положенное время, ничего не делая. Учитель английского языка, например, часто читал книгу, завернувшись в шинель, ел чернослив и не обращал ни малейшего внимания на 30 бесновавшихся балбесов. Математик развлекался, давая «коксы» по голове: больно бил костяшками пальцев. Историк, вместо занятий, под гогот юных «саврасов» рассказывал о своих похождениях с деревенскими дамами. Добросовестных педагогов почти не было. В кадетской среде господствовал культ силы. Практиковались кулачные бои — рота на роту. Об этих боях местные стихоплёты сочиняли поэмы, не предназначенные для чтения в приличном обществе. Летом играли с мячами в лапту и в подобие футбола. Когда наступали белые ночи, готовилась ночная окрошка. За ужином прятали хлеб с говядиной. Гонцы, посланные в мелочную лавку, приносили лук, квас, печёные яйца, всё это заталкивали под кровать вместе с мисками и ложками, также унесёнными из Столового зала. В десять вечера появлялся дежурный офицер, за которым солдат нёс фонарь. Убедившись, что все спят, дежурный шёл дальше. Едва закрывалась дверь, «спящие» вскакивали и, выставив часовых, принимались готовить ночной ужин, сопровождавшийся всеобщим весельем В храмовый праздник, если не давали яблок, ночью били стёкла в окнах, ломали перила на галереях, соединявших корпуса. Драки происходили постоянно. Дрались из-за мундиров, шинелей, носовых платков, сапог и просто так. Синяки забеливали мелом. Слабых и слезливых травили. Они были на посылках, чистили сапоги старшим. Воровство презирали, но оно все же процветало. Однажды в младшей роте у кадета ночью украли из-под тюфяка гостинцы и деньги. Ротный командир, сам выпускник корпуса, построив кадет, рявкнул: «Молитесь, чтобы простили!» Стоят, молятся. Ротный, сурово: «А тот, кто украл, не молится». Возмущённый голос наивного воришки: «Нет, молюсь». Гостинцы оказались уже съеденными, но деньги вернулись к владельцу. Занимались и «коммерцией»: продавали и меняли товарищам леденцы, маковники, булки с маслом, патокой, за гривенник меняли тесные сапоги на свободные.

На старших курсах появлялись иные интересы: бегали в увольнение на свидания к швеям, модисткам. Некоторых прибирали к рукам опытные дамы «из общества». Посещали публичные дома и самые подозрительные петербургские вертепы, для чего переодевались в «статское». Венерические заболевания никого не удивляли. Среди офицеров-воспитателей попадались взяточники, не гнушавшиеся ничем Кадеты в их ротах откупались от порки деньгами, вещами, принесёнными из дома гостинцами. Встречались среди корпусных офицеров и откровенные хамы, садисты. Некоторые ударялись в другую крайность. Например, князья Ширинские-Шихматовы изводили кадетов своей ханжеской набожностью. Мучили голодом во время поста Мало было среди воспитателей настоящих, достойных людей. Когда читаешь у ностальгирующих по России, «которую мы потеряли», о том, что в царское время офицерский корпус состоял сплошь из рыцарей, настоящих «господ офицеров», прекрасно воспитанных, хочется разочаровать авторов-романтиков царского времени. Офицерский корпус был таким же, как и общество. Читайте классиков или офицерские аттестации вроде: «Нельзя доверить командование пароходом — будет воровать уголь». Ну, а слова «Честь имею», которые, по мнению некоторых режиссеров и авторов, без конца произносили царские офицеры, измусолили уже так, что тошнит. Такими словами подписываются, занимаясь перебранкой в печати, иногда люди, не имеющие вообще понятия о чести. Здание корпуса было запущено, везде грязь, во дворах зловоние, причина которого понятна Об уровне подготовки будущих офицеров и говорить не приходится. Экзамены в гардемарины и на звание мичмана проходили формально. Морской корпус, как вспоминал один известный русский адмирал, «питал две другие клоаки — Кронштадт и Севастополь». Выпускников можно было смело делить на категории: «пьянствующую» и «картёжную».

В таком состоянии застал Морской корпус, взойдя на престол, Николай I. Чтобы расчистить эти авгиевы конюшни, он назначил директором Ивана Фёдоровича Крузенштерна, надеясь, что «немец», как его называл адмирал Михаил Петрович Лазарев, сумеет навести порядок. И тот действительно сумел. У Крузенштерна уже тогда была международная известность выдающегося мореплавателя. Он оказался и не менее талантливым воспитателем. Адмирал начал с главного: заменил в корпусе офицеров и преподавателей. Младших и старших кадетов разделили. Иван Фёдорович пригласил в корпус известных учёных и профессоров. Офицерский класс, созданный по его инициативе, стал прообразом будущей Морской академии. Впервые внимание стало уделяться методике преподавания, принципу наглядности. Появился музей с моделями кораблей, многие из которых были изготовлены руками умельцев из числа кадетов. Кстати, один из моих коллег по училищу был именно таким умельцем. Его работы украшают залы Центрального военно-морского музея. Преподаватели разрабатывали учебные пособия по различным предметам. Адмирал реорганизовал и отряд учебных судов, на которых кадеты проходили морскую практику.