Я был власовцем - Леонид Самутин Страница 2

От ударов волн озерная вода сверкающими фонтанами взлетала перед носом парохода и, подхваченная ветром, обрушивалась на нижнюю палубу, где на якорном кабестане, облитом водой, вспыхивали солнечные блики.

Остров был уже виден. Пароход заворачивал вправо, и остров быстро приближался. Бортовая качка постепенно переходила в килевую, пароход перестал валиться с боку на бок, на палубе становилось спокойнее, только ветер все уплотнялся и крепчал по мере того, как впереди открывалась озерная гладь до горизонта.

Все, кто решил остаться на палубе, попрятались за рубку, и оттуда доносились смех и девичьи вскрикивания. Большинство пассажиров были молодые парни и девицы.

Становилось видно уже, как волны разбиваются о валуны, из которых сложен остров, и там поминутно всплескивают вверх такие же фонтаны брызг, как и у нас, на носу парохода. Отчетливо разглядывались огромные кирпичные глыбы, оставшиеся от взорванных монастырских построек, уцелевшая колокольня уныло стояла над водой. Справа от нее одноэтажное кирпичное же здание бывшей монастырской гостиницы имело еще вполне жилой вид. Две деревянные лодки на цепях прыгали и метались по волнам с подветренной стороны острова. Там кто-то жил.

Вся история увядания жизни на этом клочке земли отдельными фазами четко зарубилась в моей памяти. Моя собственная память об островке и монастыре на нем равнялась памяти о себе самом. Самые ранние впечатления бытия связаны у меня с видом каменно-валунных берегов, волн, разбивающихся о них, и монастырских строений над ними. Этот островок я помнил, как помнил себя.

Тогда монастырь еще был цел. Белые каменные стены двух церквей, из которых одна была двухэтажная – из-за недостатка площади на острове, – двухэтажного же здания монашеского общежития и монастырской гостиницы издали, казалось, поднимались прямо из воды озера. В тихую погоду это было удивительное, прямо сказочное зрелище – белые стены, встающие из вод. Линия горизонта скрывала низкие каменные берега, а колокольни и верхние этажи строений, казалось, парили над озером.

Монахов уже не было на моей памяти. Вместо них там обитали малолетние преступники, которых поместили тут в начале двадцатых годов. Это они подожгли свою островную тюрьму темной осенней ночью 1927 года, чтобы в суматохе бежать с острова, и с того времени на острове стояли только голые стены с пустыми окнами и провалившимися крышами. Но здание гостиницы, в котором до пожара жила охрана, отстояли тогда от огня, и оно долго еще оставалось цело. Древние строения возводились с запасом прочности, во много раз превышавшим необходимость, и кирпичные стены той гостиницы были около полутора аршин толщиной. Моя мать рассказывала, что ее, в возрасте лет около восьми, родители возили в монастырь по обету, данному ими во время ее тяжелой болезни. Она помнила, как лежала на подоконнике гостиничного окна, вся помещаясь поперек подоконника, и подставляла лицо брызгам, долетавшим до окна от разбивавшихся волн.

В середине тридцатых, в ту недобрую эпоху наплевательства и невежественного, дикарского презрения и ненависти ко всему, что было связано с нашей историей, какому-то местному руководителю пришла в голову мыслишка – использовать монастырский кирпич для строительства силосных башен. Мода тогда была такая – строить в молодых еще колхозах силосные башни. Недолго думая, взорвали двухэтажную церковь и монашеское общежитие. Высокую древнюю колокольню пощадили – уж очень хороший ориентир для плавающих по озеру судов. Гостиница еще была пригодна для жилья – и ту оставили.

Но вот досада – ни одного кирпичика не удалось извлечь для силосных башен. Развалились вековые стены на огромные глыбы и ничего, ни единой крошки от них отколупнуть не смогли. Так и остались лежать кирпичные замшелые громады на островных волунах.

Местные жители привыкли, не обращают внимания, но свежего человека поражает этот мрачный вид запустения, заброшенности, разорения, хорошо проглядывающийся с проходящих пароходов.

Держась за поручни, я стоял, смотрел и вспоминал. Грустновато было смотреть на все это.

Сзади послышалось цоканье каблучков по железному трапу. Кто-то поднимался наверх, очевидно, женщина.

– Ой, что это? – послышалось восклицание за моей спиной. Я оглянулся. Средних лет женщина, явно не местного вида, остановилась на палубе у самого трапа. Поднявшись наверх, увидев, очевидно, неожиданно, остров среди взволнованного озера, эти тоскливые руины на нем, она замерла, пораженная необычным зрелищем. Судя по всему, это была какая-нибудь московская туристка, плывшая в Кириллов, побывать в тамошнем знаменитом монастыре, входившем тогда в моду у столичных почитателей достопримечательностей родной земли.

– Что это? – продолжала она спрашивать, глядя на остров и не обращаясь, собственно, ни к кому.

Я было собрался ответить, подумав даже сверкнуть своей осведомленностью перед столичной дамочкой, но не успел.

– Маяк «Спас на Камне» – послышалось из рубки. За меня ответил старый рулевой. Тут только я заметил, что он хоть и сморщенный и беззубый, но не такой уж и старый, моих лет, не больше. А мне тогда еще далеко было до пятидесяти…

– Маяк? Почему маяк? – удивившись, в свою очередь, спросил я.

– Как почему? Вон, на церкве-то, вишь, фонарь уставлен. Кажин вечер зажигают его. На острову-то фонарщик живет, с бабой и с сыном, – довел до моего сведения наш словоохотливый собеседник из рубки.

Действительно, на уцелевшей колокольне, на пустой звоннице, где раньше висели колокола, виднелись какие-то деревянные конструкции с укрепленной на них некоей аппаратурой, за дальностью плохо различимой.

Что колокольня древнего монастыря приспособлена для маяка – это меня не удивило, даже как-то порадовало вроде. Хоть нашлось такое полезное применение, и то слава богу! Меня поразило другое, и эта новая мысль завладела мною совершенно, так что я уж и не вслушивался больше в вопросы московской любознательницы, продолжавшей выспрашивать рулевого о том, что здесь было раньше и почему здесь все так разрушено, разве здесь тоже бомбили?

Сколько раз слышал я такие же вопросы до этой встречи? Слышал и потом. Обязательно, как увидят какие-нибудь разрушения, так сразу и свяжут это с войной, как будто кроме немцев никаких других варваров и не было на земле.

Ах, сколько у нас их было собственных, доморощенных, сколько они без всякой войны и задолго еще до нее понаваляли, повыдергали с корнем, сровняли с землей, пустили прахом исконно русского, древнего, созданного и чтившегося дедами и прадедами нашими, такого, без чего и нашей страны не было бы, да и нас самих, теперешних нас, может быть, тоже не было бы.

Вот и тут. Незнание столичной залетной птички можно и понять, и извинить. Но и для местного старожила, не один десяток лет проплававшего по этому озеру, знающего его, как свою избу («к острову ближе нельзя плыть, каменьев много», – объяснил он своей слушательнице) – от Спасо-Преображенской, Валавинской пустыни на Каменном Острове в памяти не осталось ничего. Для него это место – просто «Маяк «Спас на Камне», ничего больше.