Виктор Лягин. Подвиг разведчика - Александр Бондаренко Страница 19

«Окружной суд и примыкавшая к нему по Шпалерной тюрьма были ненавистны преступному миру Петрограда. Не случайно в феврале 1917 года толпы народа, подстрекаемые зачинщиками, бросились к зданию тюрьмы и выпустили на свободу заключенных, которые, не причинив существенного вреда месту своего временного содержания, ворвались в помещение Окружного суда и, со знанием дела взломав сейфы с документами и уголовными делами, подожгли здание. Оно горело ярко, раздуваемое ветром с Невы, словно подавая сигнал к крушению правопорядка и законности».

Ну, ничего, вскоре ВЧК — ОГПУ — НКВД наведет в стране порядок, а вот насчет законности оно окажется как-то посложнее… Правда, «политические», отбывавшие наказание сначала при «Николае кровавом», а потом — при «всесоюзном самодержце» (вспомним красноречивое определение Марии Степановны Бакшис), говорили, сравнивая условия содержания, что при царизме сидеть было гораздо комфортнее.

Но речь у нас не о том — просто мы обозначили очередное место работы (точнее, первое место службы) нашего героя, ну и немножко сказали об особенностях этой службы. Впрочем, на Литейном, 4, — назовем этот исторический дом его современным адресом — Лягин задержался совсем недолго. В архиве Управления ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области не сохранилось никаких документов, касающихся его службы в этом подразделении. Как объясняют сотрудники управления, период этот был очень недолгим — где-то порядка месяца после зачисления в штат, проучившись на оперативных курсах, Виктор Лягин был направлен в Москву, в Центральную школу НКВД СССР.

Все-таки с тех времен, когда вновь принятым сотрудникам ВЧК сразу вручали соответствующий мандат, револьвер системы «наган» и ключ от служебного сейфа, после чего тут же отправляли на задание, прошло почти 20 лет. Теперь одного лишь «пролетарского чутья», как это говорилось раньше, явно уже было недостаточно — требовалось получить профессиональное образование.

И сейчас мы опять обращаемся к книге Геннадия Лисова — он-то писал, опираясь на, как это у нас когда-то называлось, «первоисточники», на свидетельства людей, для кого те самые события, о которых идет рассказ, являлись их жизнью. Хотя первый абзац текста, что мы приводим ниже, вызывает у нас некоторые сомнения:

«Было бы неверно утверждать, что родные и близкие с большим энтузиазмом встретили решение Виктора. Все понимали ответственность и опасность его новой профессии. Вместе с тем мать и старшая сестра не могли не гордиться им. Безусловно, и отец, если бы дожил до этого времени, одобрил бы выбор сына».

Скажем честно, это очень похоже на типичную советскую «агитку» — семья, благословляющая сына и брата на подвиг во имя Родины. Хотя разве в литературе XIX века ничего подобного не было? Или в романах XVIII столетия? Как кажется, все это восходит к древнегреческим трагедиям, к каким-то мифам… В общем — литературная традиция. Ведь, насколько мы понимаем, Виктор Лягин и сам тогда еще не знал, в каком подразделении Наркомата внутренних дел ему придется служить, а для семьи, скорее всего, вообще была составлена какая-то «легенда», в которой аббревиатура НКВД просто не звучала. (А уж таинственное слово «разведка» — без всякого сомнения! И если даже, допустим, Лягин что-то уже знал про возможность загранработы, то он бы точно никому не сказал, по какой линии ему предстоит отправиться «за бугор». Есть такие правила. Об этом свидетельствуют и специалисты: «В те времена разведчикам запрещалось говорить даже родным и близким о командировке за рубеж».) Впрочем, не исключается и то, что за всеми последующими событиями в семье вполне могла возникнуть и утвердиться уверенность, что знали обо всем изначально. Время здорово меняет представления, и порой тебе кажется, что то, о чем ты узнал многие годы спустя, тебе стало известно сразу же, как только оно произошло…

Ну да ладно, гораздо важнее и интереснее для нас следующие абзацы книги «Право на бессмертие», где уже, кажется, непосредственно звучат голоса представителей дружной лягинской семьи, и теперь автор, отдавший должное «драматической» традиции, описывает то, что было на самом деле:

«Анна Александровна на всю жизнь запомнила последний семейный ужин с Виктором перед его отъездом в Москву. Им больше не суждено было встретиться. В тот вечер все предчувствовали долгую разлуку и внимали последним словам Виктора. Он, сознавая ответственность момента, старался сказать самое важное: “О вас позаботятся мои новые друзья. Вы не будете нуждаться ни в чем. Обо мне не беспокойтесь — вы меня знаете. Буду писать и с нетерпением ждать ваших писем. Аня! Поручаю тебе Татку на воспитание. Ты сумеешь…” И потом полушутливо добавил: “А маме поручаю обеды…” Закончил серьезно: “Живите дружно и ждите меня”.

Бабушка, Мария Александровна, уже давно тяжело болела, так что фактически Анна Александровна заменила Татке мать. А с того прощального вечера — и отца…»

Да нет, и здесь тоже, думается, так — да чуть-чуть не так… Уж как-то слишком чувствует Виктор грядущую опасность — вполне возможно, что Анна Александровна здесь все-таки несколько сгустила краски. Однозначно, все знали, что он уезжает в Москву — а от Ленинграда до столицы была всего-то ночь езды на роскошном поезде с романтическим названием «Красная стрела». Всего десять часов пути — и ты опять дома…

Зато рассказ Татьяны Викторовны, той самой Татки, звучит очень искренне и вполне бесхитростно — это и есть подлинные детские воспоминания:

«Отца я плохо помню, но храню все письма от него. Часто перечитываю их, и всякий раз не могу сдержать слез… Папа звал меня Татка и Топа, потому что бегала много и сильно топала. Самое яркое воспоминание об отце и самое грустное — момент его отъезда. Мы уже распрощались, и большая легковая машина тронулась, набирая скорость. Вдруг я сорвалась с места и с криком “Папа! Папочка!” бросилась за ней. Он услышал, на ходу выпрыгнул, ударился обо что-то и подхватил меня на руки, всю в слезах. Стал целовать, горячо говорить, успокаивать… Словно подтолкнуло меня тогда предчувствие, что не увижу его больше…»

Детские предчувствия — это святое; разумом тут ничего не понять — то, что с близким человеком должно произойти нечто ужасное, может интуитивно почувствовать только маленькое и очень любящее сердечко. Но пока еще ничто не предвещало не только большой беды, но даже долгой разлуки, грядущей в скором времени.

* * *

Рассказать о том, чем занимался Виктор Лягин в Москве в последующие месяцы, достаточно просто — учился, учился и учился. В справке, полученной из Центрального архива ФСБ России, указано, что он окончил оперативные курсы при Центральной школе НКВД. Это была общая практика: новичков, взятых «с гражданки», на полгода отправляли учиться в ЦШ.

Кстати, обучавшийся в то же самое время в Центральной школе Виталий Павлов ^[15] вспоминал, что «никто не имел ни малейшего представления о том, кто из нас будет кем и в каком подразделении НКВД». Хотя через некоторое время из числа слушателей ЦШ отобрали порядка полусотни человек с высшим образованием и знанием иностранных языков, которых зачислили в так называемую Школу особого назначения (ШОН), где готовились кадры для внешней разведки.