Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад Страница 19

Мне пришлось проглотить все дальнейшие возражения: по его глазам было ясно, что мы все равно туда полезем.

Воздух был горячее двухдолларового пистолета ^[20], как любил говорить отец, но вода оказалась холодноватой. Я завопил – от соли защипало малиновую ссадину на бедре и царапины на попе, на руках и на ладонях.

– Это только полезно, – сказал отец.

Я стиснул зубы, опустил голову и начал грести. Боль унялась, и, занырнув под парочку волн, я почувствовал себя свежим и бодрым – впервые за последние несколько дней. Отец подталкивал меня к более крупным пенным валам, и морская соль соскребала с моего тела налипшие слои пота.

Заплыв подальше, к пойнт-брейку, я начал дрожать – не столько от прохладной воды, сколько от затаенного страха. Отец растирал мне спину и спокойно рассказывал про волны. Он объяснял, что можно кататься на волнах без всяких усилий и, словно чайка, скользить в паре сантиметров от поверхности воды.

Из-за мыса наплывали массивы волн, их гребни стремительно вздымались. Они были выше меня. Отец сказал, что я справлюсь, что это no problemo ^[21]. Он развернул мою доску и приказал грести вон к той накатывающей малышке.

Отец подтолкнул меня на волну. Малышка оказалась выше моей головы. Я подобрал под себя ноги и слегка отклонился назад. Нос доски на мгновение погрузился в воду, а затем выровнялся. Я развернул плечо, и доска чутко отреагировала на это движение, взобравшись на стенку волны. Я активно греб отставленной назад ногой, чтобы увеличить скорость.

Отец сказал, что такие волны – отличный вариант, так как они разбиваются целиком, не образуя секций. Хотелось надеяться, что он прав: как я ни пытался двигаться по кругу, все равно оставался на самом сложном участке волны – там, где изгибается стенка и начинает низвергаться гребень. Я продолжал работать ногами, а гребень был все ближе к моей голове. Несколько раз я чудом увернулся – каждый маневр был большой победой. Но потом устали ноги, я перевалил за гребень, спустился по тыльной стороне волны и погреб к берегу, пока отец не успел меня окликнуть.

Песок был черный и обжигающе горячий, поэтому я уселся на доску. Я видел, как отец прокатился на нескольких волнах. Он поднимался вверх по стенке волны и вместе с гребнем спускался обратно к подошве, а полученное ускорение вновь подбрасывало доску наверх и подсаживало на гребень.

Мы пообедали в ресторанчике на верхнем этаже, куда вели те самые ржавые ступеньки. Уселись как были, в мокрых шортах, за обтянутый свиной кожей столик, и утонченная мексиканская парочка придирчиво разглядывала наши запачканные песком ноги и спутавшиеся от соли волосы. Отец поглядел на парочку, а потом на меня.

– Они и понятия не имеют, что теряют, – сказал он, закатывая глаза и надувая щеки, которые сразу стали похожи на розовые мячики.

– Они думают, будто что-то собой представляют, – продолжал отец. – Вот мы только что катались на отменных волнах, и в море не было ни одного человека, а они тупо сидели здесь, попивая кофеек и болтая бог знает о чем.

Я посмотрел на шикарную парочку. Они пили кофе маленькими глоточками, как птички. Мужчина разглаживал на себе льняную рубашку. Я представил, как мы с отцом раскатываем по морю верхом на тех волнах.

– Для них это было бы скучно, – сказал я.

– Нет, ну ты подумай! – отозвался отец, и мы захохотали, как две обезьянки.

* * *

Утром боковой ветер разогнал массивы волн до мелкой, не выше 30 сантиметров, ряби. Мы уехали оттуда, и в Бахе нам больше нигде не встретилось хорошей волны. Все утро мы двигались через однообразную пустыню и наконец припарковались на утесе, покрытом песком и пылью. Ни кустов, ни травы, ни цвета – кроме изумрудного моря внизу. От одного взгляда на него я ощутил прохладу.

– Хорошо, что мы поймали вчера те волны, – сказал отец.

– Да уж получше, чем целый день сидеть в раскаленном грузовике, и куда ни глянь – везде одна пыль.

Он рассмеялся.

– А ты когда-нибудь попадал в «трубу?» ^[22] – спросил отец. – Чем-то похоже на полет по глубокой целине…

– Правда?

– Ага. Хотя это совсем другое, но чувство – то самое.

В сапфирово-синих глазах отца плясал дикий огонек. Он увидел его во мне, а я в нем – воспоминание о том чувстве, когда паришь в невесомости, и на кончике языка медовая сладость, и чистая, красная кровь наполняет сердце, и тебя несет и несет поток ангельской музыки, прозрачный горный воздух.

– Может, и для тебя найдется пара труб, Малыш.

– А что будет, если не удастся выбраться из трубы?

– Разобьешься.

Долгий серьезный взгляд подчеркнул значимость этих слов.

* * *

В тот вечер отец был сам на себя не похож. Мы поужинали в городке, где было полным-полно мексиканских туристов, и он хмуро разглядывал людей, снующих по мощенной булыжниками улочке. Мне показалось, что отец заглядывается на женские попки. Он сказал, что неважно себя чувствует, и поужинал апельсинами и свежим чесноком с сыром.

– Ты грустишь из-за Сандры?

– Да нет… Просто пытаюсь не разболеться.

– А она будет в городе, когда мы вернемся?

– Не знаю. Надеюсь, что да.

В номере мы включили вентилятор, купленный в местном хозяйственном магазинчике – грязном, сыром помещении с кучей пустующих полок. Он был частью надломленного мира – мира недостроенных зданий и недоделанных дорог. Мы сидели голышом на кроватях и попеременно ловили струи воздуха из вентилятора. Отец настроил гитару, которая изрядно поползла от жары, спел «Голубые глаза, плачущие под дождем» Вилли Нельсона и выключил свет.

* * *

На следующий день мы загрузились на паром и поплыли через море Кортеса. Я решил, что единственный плюс восемнадцатичасовой переправы – идущая от воды прохлада. Отец играл в покер с одним доктором из Скандинавии и его хорошенькой женой. На столе перед ним росли стопки банкнот в 1000 и 10 000 песо. Я подумал, уж не пытается ли он произвести впечатление на супругу доктора. У нее были очень светлые волосы и зеленоватого оттенка глаза – полная противоположность

Сандре.

На заходе солнца появились дельфины – они катались на волнах, расходящихся от

носа парома. Это зрелище загипнотизировало меня. Дельфины – вот лучшие в мире серферы!

Посреди ночи я внезапно проснулся. Отец сворачивался клубочком на своем конце скамьи, и его макушка оказалась рядом с моей. От него странно