Сальвадор Дали. Божественный и многоликий - Александр Петряков Страница 19

Но вернемся в Мадрид. После рождественских каникул в 1923 году Дали вновь окунулся в столичную суету, где ночная жизнь в обществе Бунюэля, Лорки и Пепина Бельо волновала и влекла его по-прежнему, но он не забывал и о занятиях в Академии, где успешно сдал первые экзамены. Он усердно работал, причем как бы в двух направлениях: экспериментируя в области неокубизма, также не забывал и реалистических штудий. Если посмотреть на работы, моделью которым служила его сестра, а он написал за три года, с 1923-го по 1926-й, 12 ее портретов, то развe что в деталях можно увидеть влияние кубизма, в то время как другие, написанные в те же годы, очень близки к Пикассо. Ана Мария любила импрессионистские работы брата и стимулировала его на реалистическом направлении, и впоследствии писала, что его испортили сюрреалисты.

В марте в Академии открывалась библиотека, и это торжество намеревался посетить король Альфонсо ХIII. Короля Дали не любил. Как и все каталонцы, он очень плохо относился к Бурбонам, лишившим его родину суверенитета. Да и в его юной голове роились тогда марксистско-ленинские идеи, настроен он был весьма революционно. Поэтому он подговорил своего давнего, еще школьного, приятеля Хосефа Риголя совершить покушение на короля. Вот что тот вспоминает:

«— Мы подложим под него бомбу, — сказал мне Дали весьма серьезно.

Я почти всегда с ним соглашался и поэтому ответил:

— Хорошо, давай. Но как!

— Очень просто, — объяснил Сальвадор. — Мы найдем пустую консервную банку, наполним ее порохом, вставим туда фитиль — и бомба готова.

— А откуда мы возьмем порох? — настаивал я.

— Это просто, — отвечал он. — Мы купим несколько патронов в оружейном магазине, ведь это будет бомба протеста, а не бомба убийства».

Самодельное взрывное устройство друзья положили в урну на парадной лестнице, но оно, к счастью, не сработало, а если бы взорвалось, подозрение наверняка пало бы на каталонцев, так что они очень рисковали. В день приезда короля Дали и Риголь нацепили на себя красные банты и громко переговаривались на каталанском родном языке.

Альфонсо ХIII студентам, однако, понравился. И знаете, чем он их покорил? Перед тем как сняться на групповом снимке, король закурил, а когда садился на пол вместе со студентами, отказавшись от принесенного кресла, ловким щелчком указательного пальца послал окурок точно в урну, стоявшую от него примерно в двух метрах. Студенты одобрительно засмеялись, этот поступок короля сделал его как бы «своим».

Дали, вспоминая этот эпизод, пишет в «Тайной жизни», что как только окурок шлепнулся в урну, король тотчас же бросил взгляд именно на него, словно бы проверяя его реакцию на заигрыванье со студентами. Когда монарх прощался со всеми за руку, Дали, последний, кому тот пожал руку, был уже полон уважения к королю. И далее:

«Подняв голову, я заметил, как слегка дрогнула его знаменитая бурбонская нижняя губа. Не было никаких сомнений в том, что мы узнали друг друга».

Этими словами Дали дает понять современникам, что его «королевское» достоинство, хоть и не по крови, было замечено венценосцем, они были как бы на равных — король Испании и будущий король живописцев. Кстати сказать, в годы своей всемирной уже известности Дали жил в парижском отеле в тех же апартаментах, где останавливался и Альфонсо ХIII, когда посещал французскую столицу.

После летних каникул, которые он с пользой и удовольствием провел в Кадакесе, Дали вернулся в Академию. На втором курсе он намеревался хорошенько познакомиться с историей искусств нового времени, а также начать изучение техники гравюры. Но всем этим планам не суждено было сбыться.

После смерти профессора живописи Сорольи, которого Дали терпеть не мог, на освободившееся вакантное место претендовали четыре человека. Трое были бездарностями, а четвертый, известный не только в Испании, но и в Европе, Даниэль Васкес Диас, по мнению студентов, был наиболее достоин кафедры. Но члены жюри провалили Диаса.

Когда в большом актовом зале объявили результаты конкурса, сразу раздался неодобрительный шум, очень быстро, в соответствии с испанским темпераментом, переросший в скандал. В воздух полетели трости, шляпы, послышались оскорбительные выкрики. Любопытные мадридцы потянулись к Академии на шум и крики, собралась толпа, появилась полиция.

Что делал в это время наш герой, разобраться трудно, потому что в «Тайной жизни» он пишет, что в знак протеста встал и вышел из зала, за что и был исключен из Академии как зачинщик беспорядков, но в письме своему приятелю Риголю, с которым мастерил бомбу протеста для короля Альфонсо ХIII, Дали пишет, что «вообще не принимал никакого участия в этом гвалте, поскольку, как друг Васкеса Диаса, находился рядом с ним, утешая его».

Так или иначе, приговор оказался весьма суров. Его и еще пятерых студентов исключили из Академии. Дали был отчислен лишь на год, но ему запретили сдавать сессию, а это означало, что он вновь вынужден будет повторно слушать уже пройденный курс.

На другой день студенты устроили шум, выражая протест. А член жюри Рафаэль Доменеч получил пощечину от одного из исключенных студентов.

Дали вынужден был вернуться домой, в Фигерас, к великому огорчению своего отца, который попытался даже юридически оспорить несправедливое решение руководства Академии, однако из этого ничего не вышло.

Дома молодой художник стал брать уроки гравюры у своего давнего наставника Хуана Нуньеса. А кроме того много читал и размышлял. В то время уже были изданы на испанском языке сочинения Фрейда, и они очень помогали Дали в его постоянном самокопании. Настольной стала книга «Толкование сновидений», откуда он черпал щедрый материал для своих будущих картин, можно сказать, таскал оттуда кирпичи для фундамента своего художественного мировоззрения. Попадались ему в руки и некоторые номера журнала «Сюрреалистическая революция» с весьма интриговавшими его статьями Андре Бретона.

Виновником очевидного удара судьбы стал король Альфонсо ХIII. В мае 1924 года, посещая с поездкой Каталонию, решил он заехать и в Фигерас. Местные власти, опасаясь эксцессов со стороны скрытых и явных сепаратистов, некоторых арестовали, а после отъезда короля посадили еще и других, в том числе и сына нотариуса. Никакого обвинения ему предъявлено не было, и через три недели его выпустили из жеронской тюрьмы. Он вернулся в Фигерас со славой пострадавшего невинно. И это действительно так.