Очевидец Нюрнберга - Рихард Вольфганг Зонненфельдт Страница 19

Гёсс подтвердил, что ради сохранения массовых убийств в тайне диктатор должен наказывать слишком любопытных. Когда поезда везли евреев по оккупированным немцами территориям, лишь несколько эсэсовских головорезов знали, куда они едут. Как известно, жертвы в товарных вагонах отправлялись прямо из родного города или сборного пункта в долгий и смертельный путь в Освенцим или один из пяти лагерей смерти в Польше, не зная, какая участь их ждет.

После изматывающего многодневного путешествия, во время которого часто умирали дети и старики, эсэсовские охранники в Освенциме говорили несчастным изгнанникам, что их сначала отправят в душевые, а потом накормят.

– Почему душевые, герр Гёсс?

– Нам не нужна была паника. Эти люди были грязные, изможденные после нескольких дней в товарном поезде, перепачканные собственными экскрементами. Мы вежливо велели им раздеться, потому что их нужно помыть и дезинфицировать, перед тем как дать им новую одежду. Они бы взбунтовались, если бы знали, куда идут.

– И куда же они шли, герр Гёсс?

– Мне не нужны были бунты с трупами и ранеными по всему лагерю, – пояснил Гёсс, – поэтому мы сделали современные и чистые газовые камеры с кафелем на полу и стенах и душевыми насадками.

– А из душевых насадок поступал «циклон Б»? – спросили мы.

– Да, – сказал он. – Сначала создавалась большая паника, когда газ действовал слишком медленно и пленные понимали, что из душа идет не горячая вода. Они всем скопом бросались ломать запертые двери и затаптывали друг друга насмерть. Потом мы сумели сделать так, чтобы газ действовал быстрее, и предотвратить этот жуткий хаос, который приходилось долго разбирать, прежде чем помещение можно было снова использовать.

После этого группы других узников, которым до поры до времени разрешали жить, вывозили трупы жертв из камер и отвозили в крематорий.

– От тысяч сжигаемых тел жар идет сильнее, чем от доменной печи, – сказал Гёсс. – Мы далеко не сразу получили хорошие печи.

– Производители знали, для чего использовалась их продукция?

– Наверняка знали, – подтвердил Гёсс.

Также этот комендант с идеальной памятью без колебаний рассказал, как его люди вырывали золотые зубы у мертвых (а иногда и живых), как они собирали ювелирные изделия, чтобы обработать, запаковать, каталогизировать и отправить на хранение в специальный эсэсовский зал Рейхсбанка в Берлине.

– Когда-нибудь эти ценности крали? – спросили мы.

– Да, – сказал Гёсс. – Как-то мы поймали нескольких эсэсовцев на краже золотых зубов и драгоценностей. Я отправил преступников в особый концлагерь для эсэсовцев, где их наказали хуже, чем в Освенциме. Мы в Освенциме никогда не били заключенных, – сказал он.

Еще до того, как Гёсс выступил в роли свидетеля, я спросил его, присваивал ли он когда-нибудь имущество жертв. Гёсс заметно рассердился.

– За кого вы меня принимаете? – оскорбленно воскликнул он.

– Когда вы со своей семьей жили рядом с Биркенау, частью лагерного комплекса, ваша жена постоянно жаловалась на неприятный запах в воздухе. Что вы ей говорили?

– Я сказал ей, что там располагается фабрика по производству клея.

«Неплохо, Рудольф! – подумал я. – Ладно, пусть фабрика по производству клея, но ты не сказал ей, что клей делали из людей».

– Вы помните тот случай, когда высокопоставленный гость, гаулейтер Тюрингии, обмолвился вашей жене, что вы избавляетесь от врагов государства? И что вы уже убили больше миллиона человек?

– Да.

– Когда жена упрекнула вас, что вы никогда не рассказывали ей, чем занимаетесь, что вы ей ответили?

– Я сказал правду, когда мы остались наедине.

– И что же?

– Она стала спать в другой кровати и больше никогда не позволяла мне дотронуться до себя. Но я нашел молодую заключенную Элеонору Ходис. Она не задавала вопросов.

При воспоминании о любовнице слабая улыбка заиграла у него на губах.

«Кем была она, – подумал я про себя. – Что чувствовала, когда разрешала этому чудовищу целовать ее, обнимать, проникать в самые интимные места?»

Интересно, что в автобиографии, написанной в тюрьме перед казнью в Освенциме, где он прежде царил, Гёсс хвастал своими теплыми семейными отношениями и ни словом не обмолвился об этом эпизоде. Похоже, даже в груди этого чудовища теплилось желание, чтобы после смерти о нем думали как о порядочном буржуа!

Особенно сильное впечатление на меня произвел один инцидент с участием Гёсса. Сержант СС, известный освенцимский палач, вопреки уверениям Гёсса, бил и мучил узников. Этот сержант с бочкообразным туловищем и лицом, похожим на кусок сырого мяса, теперь сидел в нюрнбергской тюрьме, но отказывался говорить. Мы хотели, чтобы он рассказал нам, кого из высших нацистов, отрицавших, что они бывали там, он видел во время визитов в Освенцим. Когда мы поставили его перед бывшим начальником, он отдал честь. Гёсс велел ему говорить, и только тогда он ответил на наши вопросы. Я увидел знакомые отношения начальника и подчиненного. Gehorsam über alles! (Подчинение превыше всего.) Befehl ist Befehl! (Приказ есть приказ.) И вдруг я понял, что, может быть, сейчас Гёсс считает нас своим начальством, ведь его прежние начальники мертвы!

– И как вам нравилась ваша работа непревзойденного палача? – спросил я Гёсса.

– Я много лет хотел прекратить. Я постоянно просил перевести меня на фронт, чтобы я мог сражаться и умереть, как солдат, но Гиммлер говорил мне, что я незаменим. На своем месте я делаю более полезную работу для отечества. Я должен был выполнить клятву, данную Гитлеру и Гиммлеру, и продолжать, – пожаловался он.

Гиммлер падал в обморок при виде того, как убивали еврейских женщин и детей, и я спросил у Гёсса, который был из материала покрепче:

– Вы верили в то, что говорил Гиммлер?

– В то время – полностью, – сказал Гёсс.

– А сейчас? – спросил я.

– Гиммлер оказался трусом и покончил с собой, а теперь я слышу другое.

«Так массовые убийцы превращались в героев отечества!» – подумал я.

Допросы шли своим чередом, и я услышал, как защищается Шахт. В числе прочего его обвиняли в том, что его жена заказала брошь в виде свастики и поцеловала Гитлера [10]. Шахт возразил, что он развелся с ней, чтобы жениться на женщине гораздо младше. Гитлер велел отправить финансиста в концлагерь в последний год войны, подозревая, что Шахт участвовал в заговоре с целью его убийства. Шахт, будучи председателем Рейхсбанка, с самого начала был восторженным сторонником нацизма, пока Гитлер прислушивался к его мнению. Но когда Гитлер упрочил свое положение и стал игнорировать его, Шахт разочаровался. Он ушел в отставку, как мне кажется, из-за обиды, из-за того, что им пренебрегли, а не по моральным или политическим причинам, и я не раз задумывался, как бы он повел себя, если бы и дальше контролировал Гитлера в роли его банкира. Шахт отличался безграничным честолюбием и сомнительной моралью. В Нюрнберге его оправдали, потому что он порвал с режимом слишком рано, чтобы участвовать в военных преступлениях.